Диета старика

Пепперштейн Павел

И всхлипыванье женщин. Нарастало

Подспудное и фозное смятенье.

Вдруг все прорвалось! Дальше я уже

Не помню ничего. Как жив остался,

Я до сих пор не знаю. В этот вечер

На Красной площади немало полегло.

Очнулся я в больнице. Надо мною

Склонялось длинное лицо врача. "Нормально!

Увечий нет. Слегка помяли ногу,

А в остальном - царапины! Мы скоро

Вас выпишем отсюда". Я привстал

И сразу вздрогнул от сверлящей боли

В ноге. Я посмотрел туда

И замер. Предо мной моя нога лежала -

Отрезанная Марковым, она!

Потерянная, бедная… О чудо!

Она была опять, опять со мной.

Слегка лишь изувеченная в давке,

Но все-таки живая! Ощущал я

Ее

как часть себя. Я чувствовал в ней радость

И теплоту несущейся по жилам

Быстротекущей крови. Даже боль

В ее измятых пальцах я встречал

Приветствиями буйного восторга!

Вернул! Он мне вернул ее!

Он обещал, он сделал. Словно счастье,

Как будто молодость он мне отдал обратно,

Он жизнь мне спас, он возвратил мне силы,

Средь холода и мрака мне помог!

Я снова жил, я всасывал ноздрями,

Я хохотал, я пел, дышал и плакал,

И чувствовал, как жабрами, биенье

Великой жизни.

Рассказ мой кончился. Костер давно погас,

И только угли сумрачно мерцали,

Бросая легкий и несмелый отблеск

На темнотой окутанные лица.

Как зачарованные, мне они внимали,

Почти не шевелясь. Лишь вздох глубокий

Из губ раскрытых доносился: "Во, бля!..

Какая штука!.." И они качали

Задумчиво и тихо головами.

Настало долгое молчанье. Наконец

Сергей откашлялся: "Скажи-ка, брат, а где же

Теперь Ильич? Его ты видел

Потом еще?" "Нет, больше никогда

Его я не видал. Ведь я Москву покинул

И вот теперь хожу землей родною.

А Ленин где находится, никто

Сейчас не знает точно. Говорят,

Что с площади тогда исчез он быстро.

Газеты ничего не сообщили.

На Западе шумиха поднялась,

Пустили слух, что будто бы его

В Левадии насильно заточили

И под охраной держат, чтоб избегнуть

Всеобщего народного волненья.

Другие говорят, что он в подполье,

И скоро революция начнется.

Да, слухами все полнится. Толкуют:

Скитается российскими полями.

Недавно слышал от одной старухи,

Живущей на окраине Калуги,

Как ночью постучал в окно ей кто-то.

Она приблизилась и видит: Ленин.

Стоит и смотрит. Думаю, что правда".

Андрюха почему-то оглянулся:

Из тьмы на нас дрожащий плыл туман,

Шуршали травы. Гул какой-то тайный

Стоял в ночи невидимым столпом.

И вдруг шаги послышались. Я встал.

Пальто раскрылось. Красноватый свет

От тлеющих углей упал на древний

Большой железный крест, висящий на груди.

Я, руку приложив к глазам, во тьму вгляделся.

Маячил кто-то. Черный и большой

Стоял за стогом. Тихий смех внезапно

Послышался оттуда и затих.

"Мужик смеялся", - вздрогнув, молвил Федор.

"Мертвец смеялся", - тихо произнес я.

"Наверно, Иванов, наш агроном, здесь бродит.

Покоя нет, и все ему смешно…" -

Степан вздохнул. Мы снова помолчали.

"Пока, ребята. Мне пора в дорогу.

Рассвет уж скоро".
– Я взмахнул рукою

И в ночь ушел.

На следующий день, после уроков, мы собрались на занятие нашего литературного кружка. Просторную классную комнату заливал солнечный свет. Семен Фадеевич, без пиджака, в одном вязаном пуловере серо-зеленого пластилинового цвета, сидел за учительским столом, низко склонив голову и водя карандашом по бумаге. Мы, члены кружка, неторопливо рассаживались по партам. Митя Зеркальцев вынул из портфеля маленький, аккуратно поблескивающий, ярко-красный японский магнитофон. Мы снова внимательно прослушали поэму. Потом завязалась дискуссия. Первым, с небольшим импровизированным рефератом, выступил Боря Смуглов.

–  Мне кажется, - начал он, - что основную проблему, поставленную в поэме Понизова, можно было бы сформулировать как проблему времени или, точнее, проблему

зазора между эмпирически проживаемым временем и эсхатологическим временем конца времен. Нет сомнения в том, что поэма "Видевший Ленина" есть вклад в эсхатологическую литературу. Вся динамика этой поэмы - это динамика сталкивающихся потоков времени, причем эти потоки описываются то в виде пространств, то в виде фигур, возникающих в этих пространствах. Укажу хотя бы на один пример - Двухтысячный год. Этот персонаж появляется как бы внутри облака, сотканного из метафор. Одна большая Фигура движется в сопровождении толпы микрофигур. Так изображается отношение между эсхатологическим сроком (2000 год) и предшествующими ему знамениями. Великан - птицы. Мертвец - бабочки. Утопленник - рыбки. Автор как бы перебивает себя самого в подборе этих пар - "Чего уж там! Довольно много можно сравнений разных подобрать, но разве все это передаст тот трепет?" Действительно, "трепет" возникает не от нагромождения сравнений, а в результате странного "положения во времени", в котором оказывается читатель. Для героя поэмы - Понизова - все, о чем он рассказывает, - прошлое. Но для нас с вами прошлое начинает исчезать по мере чтения текста, и уже до появления двухтысячного года настает описание будущего. Однако мы знаем, что герой - прорицатель. Тем самым мы видим прорицание о будущем в форме рассказа о прошлом. Возникает образ, двоящийся и троящийся во времени.
– Мне кажется, что ты недооцениваешь интонационные особенности текста, Борис, - поднялся с места Саша Мерзляев.
– То, о чем ты говоришь (рассказ о будущем в форме рассказа о прошлом), распространенный прием - взять хотя бы научно-фантастическую литературу. Дело тут не в этом. Как вы считаете, Семен Фадеевич?

–  Да, по-моему, ты, Боря, слишком увлекся своей интерпретацией. Хотя ты сказал много дельного. Саша Мерзляев заговорил, горячо жестикулируя левой рукой.
– Борис верно заметил энергетическую пульсацию двух смысловых полей - исторического и эсхатологического. Однако он оставил без внима-\ния промежуточную сферу - сферу психики. Без учета этой промежуточной, посреднической сферы невозможно правильно понять смысл сюжетных ходов рассказа. Поэма называется "Видевший Ленина" - само название указывает на то, что встречи с Лениным являются кульминационными точками рассказа, не говоря уж о том, что каждая из них сопровождается интонационным взрывом. Этих точек, когда герой "видит" Ленина, - три. Первая - в лесу, вторая - во мне, когда герою отрезают ногу, происходящая в избушке бабушки, третья - на Красной площади, после воскресения Ленина. Я не считаю тот период, когда герой находился у гроба Ленина в мавзолее. В этот период он видел не самого Ленина, а только его тело. Рассмотрев "три встречи" (кстати, напрашивается аналогия с поэмой Вл. Соловьева "Три свидания", где говорится о трех явлениях Софии, Божественной премудрости), мы увидим, что одна из них имеет место в прошлом, в истории, другая - во сне, то есть в области психического, и наконец третья - в будущем, в области эсхатологии. Если учесть, что история определяется в тексте как мифология, а эсхатология - как пророчество (т. е. тоже мифология), то мы имеем традиционную схему практики прорицателей. Эта практика имеет свой извод в мифе, она инспирируется сном, в котором дается откровение и совершается "договор", как это и происходит в поэме, и затем осуществляется в форме пророчества.

–  Да, все, что сказал Мерзляев, достаточно точно, - кивнул Борис.
– Однако остается открытым вопрос о суггестии. Где, в каких уголках срабатывают механизмы суггестии? Я предложил вам решение этого вопроса в своем рассуждении о времени. Суггестия, эффект возникают там, где положение потребителя литературы (читателя) становится проблематичным. В данном случае, как я полагал, ставится под вопрос его "нормальное" существование во времени. Реципиент затягивается в зазор, в провал "иновремени", "не-времени". "Время слов" хочет убивать и воскрешать вопреки "Времени молчания", в котором нет смертей и рождений.