Дикари
Шрифт:
– Я говорил тебе о прошении адвоката галла, – продолжил Тит, который сам на минуту был захвачен этим зрелищем. – Руф сказал мне, что ты его читал. Почему ты мне об этом не сказал? Что там содержалось?
– Руф... – Домициан издал неопределенный звук, сопроводив его неясным жестом. – Ничего интересного. Там говорилось, что Сулла является жертвой махинации, что таблички-черновики поддельного завещания были фальшивыми, но написаны они были не обвиняемым, а другими людьми, целью которых является несправедливый приговор. Все очень запутанно, и конечно же нет никаких
– Домициан! – прервал его недовольный Цезарь. – Не кажется ли тебе, что твой друг Лацертий слишком заинтересован в этом деле? Почему он так боится этого Суллу?
– Боится? Да Сулла и его друзья везде говорили о том, что Лацертий отравил Менезия, чтобы отстранить его от борьбы за место трибуна! Разве Лацертий мог допустить такую клевету? Разве можно позволить просто так обвинить себя в таком тяжком преступлении?
Домитилла, которая, как казалось, задремала в своем кресле, слева от Цезаря, неожиданно бросила:
– А он и не позволил! И наделал слишком много, твой Лацертий!
– Ты... да ты ничего не знаешь об этой истории! – выкрикнул Домициан, раздосадованный тем, что был обманут сонным видом сестры. – Собирай свою хронику глупостей и не вмешивайся в серьезные дела!
– Глупости очень важны, – отпарировала она, втайне довольная быстрой реакцией младшего брата, которая только подтверждала ее подозрения. – Поэты без устали повторяют, что именно глупость руководит миром... А на Олимпе? Посмотри, чем все время занимаются боги!
– Она оскорбляет меня, ты слышишь, Цезарь? – взорвался Домициан. – Вы за Суллу, оба, не так ли? – продолжил он. – И вы не любите Лацертия? Хорошо, так знайте: если бы ваш избранник не попал на эту арену за фальшивое завещание, то он был бы приведен сюда завтра или послезавтра за еще более тяжкое преступление...
– Какое же? Скажи, пожалуйста, – произнесла Домитилла.
– Вы еще помните о Манчинии или уже забыли о ней?
– Только не я, – бросил Тит. – Мне ее недостает...
– Так знайте, что если вашему Сулле удалось уйти от суда, который обвинил его в овладении наследством, то ему не избежать наказания за то, что он помешал Манчинии попасть в твою кровать!
Тит положил ладонь на руку брата:
– Ты повторяешься. Ты мне уже об этом говорил, но не привел никаких доказательств.
– Зато теперь они у меня есть! Когда я заговорил об этом в первый раз, кое-кто навострил уши. Потом этот кое-кто попросил префекта ночных стражей произвести обыск в садах, что окружают дворец Менезия, и там, в укромном месте, были найдены обгоревшие клочки ткани, которые представляют собой не что иное, как обивку носилок Манчинии... А поскольку два свидетеля видели, как рабы тащили эти самые носилки по улице, ведущей к дворцу утром того же дня, когда Сулла был арестован префектом ночных стражей, то ты можешь отдать приказ трубачам сыграть сигнал, чтобы прервать сражение со зверями, разыгравшееся перед нашими взорами, и увести галла с арены... Он должен снова предстать перед судом – на этот раз за убийство патрицианки Манчинии, которая погибла потому, что была его любовницей и он не хотел,
Дружный вопль трибун прервал тираду Домициана. С помощью двух товарищей окровавленный Сулла вылез из-под льва, который, бросившись на него, наткнулся на рогатину. Толпа пыталась различить, какой кровью был залит бывший офицер-легионер – из вспоротого живота зверя или из его собственных ран. Галл отходил от поверженного врага пошатываясь, вытирая лицо одной рукой. Тем не менее, обернувшись к товарищам, он отдал приказ уверенным голосом, и толпа поняла, что он снова обрел силы и решимость.
– А у кого возникла мысль о проведении этого расследования в садах Менезия? – поинтересовался Цезарь.
– Конечно у Лацертия! – бросила, улыбаясь, Домитилла. – Что было бы с общественным порядком в Риме и безопасностью граждан, если бы не неутомимое рвение Лацертия?
– Я тоже себя об этом спрашиваю, – сказал Домициан резким тоном, вставая с кресла. – Позволь мне удалиться, мой брат, я не очень хорошо себя чувствую. Я здесь задыхаюсь...
И правда, его лицо было более красным, чем обычно, а его брат и сестра хорошо знали, что он боялся показываться в таком состоянии.
Он наклонился, чтобы поцеловать руку Цезаря, который обнял его в ответ, и удалился, не сказав больше ни слова старшему брату.
– Что ты думаешь обо всем этом, а? – спросил Тит после того, как Домициан ушел. – Обрывки ткани от носилок – убедительное доказательство?
Лицо сестры выразило сомнение.
– Таблички поддельного завещания, найденные у того, кто совсем не должен был их хранить. Не до конца сожженные обрывки ткани от носилок, найденные в саду... Знаешь, что я думаю? Что этот Кассий Лонгин имеет слишком большой талант к обыскам. Преступники слишком небрежны, а префект ночных стражей слишком удачлив...
– Ты думаешь, что он не виновен? – продолжал Тит, неотрывно наблюдая за сражающимися на арене.
– Да. Я считаю его честным человеком. Конечно, для Рима это неисправимый недостаток, который мог его привести только туда, куда он и попал...
– Что бы ты сделала на моем месте?
– Когда искушенный народ Рима будет окончательно покорен быстротой натиска и отвагой, с которой галл нападает на всех этих львов и медведей, которые стоили – не знаю только кому, тебе или Лацертию, – целое состояние, и поднимет большой палец вверх, чтобы освободить его от боя, ты тоже подними свой. Сулла тогда отправится на рудники, где умрет не сразу, учитывая его крепкое сложение и провинциальное упорство. А это даст тебе время...
– Для чего?
– Для того, чтобы повнимательнее присмотреться к Лацертию и увидеть, как под тяжестью обстоятельств этот подлец совершит какую-нибудь ошибку, и тогда ты отрубишь ему голову. После чего отправишь гонца с поручением найти Суллу на рудниках, и все будут довольны. Кроме твоего брата Домициана. Но он будет недоволен в любом случае... – Она помолчала немного. – И ты знаешь, почему он никогда не бывает доволен, ты ведь догадываешься, правда?
Император Тит ничего не ответил.