Дикая история дикого барина (сборник)
Шрифт:
Дело было в эпоху дремучего колониализма. Каждая из стран, кто желал, имела свою экспозицию в Колониальном отделе.
В соседних павильонах – архитектура, наука, живопись, техника, рычат прирученные стихии огня, воды и воздуха. Человек терзает природу, приручает её, извлекает из её пасти ценности и смыслы. Эскалаторы, дизельный двигатель, 3D (в условиях 1900 года), движущиеся панорамы, русское кровельное железо на соборе Парижской Богоматери, пальма из чугуна, пирамиды из чего хочешь… Гром техники и трепет человеческого разума!
А в Колониальном павильоне уютно,
Папуасики, аборигены, страховидлы всякие и такие ещё, вон, скалятся, все в национальных костюмах, татуированные, рожи зверские. Страшно и маняще. Прыгают, воют, кружатся в чувственных танцах, экстаз первобытности, гориллы-убийцы, людоеды с Борнео мастерят какие-то свои людоедские пики, обкалывают камни для топоров, обгрызают ветки для стрел. У каждой витрины с решёткой пояснительная запись от учёных. Служители мастито объясняют зрителям, откуда кого привезли из экспонатов, что они там едят и как насчёт того-с прочего-с дела у черноглазых обстоят.
Контраст неописуемый! Через дорогу троллейбус, вот и метро запустили в Париже, два вокзала, ажур чугунных узоров под куполом, хрусталь, искры, стальные балки звенят, выгнувшись, а тут вот те, кто рано или поздно, под целебным воздействием Жюля Верна, станут такими же, как европейцы. Если не переубивают друг друга из-за вкусного костного мозга.
Во французском отсеке колониального рая сидели канаки такие. С Новой Каледонии парнишки. У хижин, крытых пальмовыми листьями, сидели по-островному и мастерили себе каменные наконечники, чесались, прыгали, а потом снова за наконечники, пожуют ветку, почешут голову и кремнем о кремень – огонь добывают. Поучительно смотреть. Вокруг Париж и медали за химию, а тут вот дети Тихого океана. Интересно, да.
Здесь в сценарии надо сделать красивое отступление и сказать, что канаки за стеклом прыгали настоящие, природные. Но никто из них наконечники для копий делать не мог и огонь высекать тоже. Потому как все эти канаки были сотрудниками французской колониальной администрации, которых мобилизовало французское правительство по случаю выставки – изображать из себя хрен пойми кого. По десять часов в день сиди без штанов у очага из булыжников и валяй дурака перед публикой со всего мира.
А канаки и по-канакски-то уже не говорили. Они по-французски говорили и имели техническое образование, потому как на Новой Каледонии французы вовсю добывали никель и марганец, которые прямиком шли на ощетинившиеся заводы Крезо, где сталь, пушки, секретная документация и смерть шпионам с дирижаблей.
Россия своего представительства в Колониальном дворце не имела, но навезла диковинок очень много. Целыми деревянными улицами. Целыми промыслами и ликёро-водочными составами. Канаки столковались с нижегородскими ложкорезами (тоже неплохо знавшими французский, потому как не в первый раз в Париже, а у некоторых и поступление в Академию художеств за плечами). Балакали на французском о том о сём ложкорезы и охотники за черепами. Не запирали ведь ни тех, ни других. И было о чём поговорить.
Вот выставка закончилась, а длилась она очень долго. Под выставку даже Олимпиаду
Канаки потянулись за штанами и крахмальными воротничками, чтобы вновь стать колониальными администраторами и инженерами горнодобычи, а из министерства по колониям приказ: ехать канакам с пальмовыми листьями и каменными наконечниками в Бельгию, Данию и Германию. Там, значит, ещё повыступать. В рамках просвещения соседей о французском колониальном величии.
Канаки в Бельгии стали проситься домой, писали письма, которые робко протягивали сквозь прутья сочувствующему им уборщику. Уборщик относил письма новокаледонцев в почтовый ящик и отправлял в Париж.
Из Парижа ответа не поступает и не поступает. Дания промелькнула. Вот и Германия.
– Что, есть ответ, Куруку? – спрашивает, дубася осточертевшим кремнем по пальмовому стволу, Муруку.
– Нет ответа. Дубась давай бережнее, не в шахте, последнее бревно используем, а впереди Гамбург ещё с Бременом. Политическая обстановка нестабильна, немецкие калийные акции падают, возможны провокации… – отвечает товарищ, специалист по добыче марганца из кислых пород.
– Когда ж это закончится? А? А?!
– Да эмильзоля его знает когда…
В Германии канаки сбежали. Из поезда. В полном составе. Прихватили с собой последнее бревно и в чём были пошли на родину. На остров Новая Каледония.
Тут в сценарии я оставлю место для воображения зрителей: каково было группе канакских интеллигентов в пальмовых листьях на голое тело шариться по насквозь промилитаризированной кайзеровской, марширующей в факельных шествиях угарной Германии, готовящейся к смертельному прыжку? Как было туземцам в поисках своих, чуть было не написал «наших»?
В германском тумане, в полном кайзергейсте и дымном зареве Рура шли они со своим обгрызенным бревном на плечах, в юбках из пальмовых листьев и с птичьими костями в пышных причёсках. Домой! Через Вестфалию, через долину Неандерталь. Через границы и маршруты движений дивизий и корпусов.
Потом канаки попали на пароход, который, оказывается, шёл не в Новую Каледонию, а в Ливан. А там и Иерусалим. Потом были странствия по Османской империи к Александрии и встреча с русскими. Всего не опишешь, короче, до того прекрасно.
А теперь закольцевать надо, да. Начал-то со сценария к фильму.
На выставке 1900 года, на Exposition Universelle, по-нашему, публике впервые был продемонстрирован озвученный кинофильм.
Господи помилуй!
Читаю Стэна – «Truth about Russia». London, 1888.
Стэн был на богослужении в Исаакиевском соборе. Турист и турист. Пишет, что многие собравшиеся похожи на настоящих англичан, что полиция в церкви очень деликатно распределяет молящихся, описывает великолепие и пр. обязательный туристический набор. Я даже зевнул.