Дикая слива
Шрифт:
Такие истории ему, случалось, рассказывала бабушка Вэнь, к которой он иногда прибегал. А еще она вкусно кормила его и ласково гладила по голове.
Потом бабушка умерла, и пора веры в сказки, легенды, чудесные превращения осталась позади. Теперь Кун знал, что он недостоин даже того, чтобы ходить с поднятой головой, а не то, что взбираться на небо!
Послышался шорох — из глубины хижины появилась мать. Она молча сунула в руку сына рисовый шарик, который он тут же отправил в рот.
— Иди в хижину, Кун. Бао спит, Юн и девочки тоже.
— Лучше я посижу
— Это я виновата в том, что Бао так относится к тебе! — голос Ниу срывался от боли.
— Ты? — удивился Кун. — Почему?
Загрубевшая, шершавая ладонь Ниу легла на его волосы.
— Думаю, ты достаточно большой для того, чтобы знать правду. Бао не любит тебя, потому что ты… не его сын.
Кун вздрогнул. Он был готов к чему угодно, но только не к такому признанию!
— Как! Тогда… чей?!
— Я не хочу, — продолжила Ниу, — чтобы ты возненавидел Бао, просто тебе надо понять, что он никогда не изменится. Ты будешь вынужден сам прокладывать себе дорогу в жизни. Когда Бао решил отдать тебя в услужение, я обрадовалась, поскольку подумала, что со временем господин Линг может сделать тебя своим помощником и у тебя появится возможность заработать на хлеб.
— Расскажи о… моем отце! — напомнил Кун, сгорая от нетерпения и вместе с тем дрожа от страха.
А если это какая-нибудь постыдная история, о каких шепчутся за спиной?! Разве это похоже на его тихую скромную мать!
Прошло несколько минут, и Ниу заговорила. В ее голосе не было ни ожесточения, ни обиды, а лицо оставалось сосредоточенным и спокойным. Она привыкла безропотно переносить тяготы жизни. Ее прошлое было не хуже ее настоящего или будущего.
— Одиннадцать лет назад в Сячжи пришли маньчжуры. Они были хорошо одеты, их оружие блестело на солнце. Они приказали жителям деревни приготовить угощение и разбрелись по домам. Мой отец рано умер, и я жила с матерью. Разумеется, воин, остановившийся в нашей хижине, пожелал лечь со мной. Если бы я стала сопротивляться, он все равно взял бы меня: маньчжуры всегда берут себе все, что захотят. Утром он дал моей матери денег и уехал вместе со своим отрядом. Больше я его никогда не видела. А через девять месяцев на свет появился ты.
— Каким он был? — спросил Кун, раздираемый до боли противоречивыми чувствами.
С одной стороны, ему хотелось как можно больше узнать о родном отце, с другой — он был готов возненавидеть человека, который обошелся с его матерью, как с вещью.
— Я плохо понимала, что он мне говорил, и не разобрала его имени. Он был молод и, возможно, красив, однако с тех пор прошло много лет, и я даже не помню его лица.
— А как же Бао? — прошептал Кун, подумав о маленьком уродливом человечке, напоминавшем злобного демона.
— Он давно вился вокруг меня, но мать не хотела нашей свадьбы, потому что Бао был беден. Но ей пришлось отдать меня тому, кто согласился взять беременную невесту. Бао обещал, что станет хорошо относиться к моему ребенку, но не сдержал слова. Пока ты был маленьким, он тебя не замечал, а когда родился Юн, начал бить. Он не может смириться ни с тем, что старший
Кун не знал, что сказать. Теперь, когда правда наконец выплыла наружу, он ощущал себя по-особому беззащитным и вместе с тем словно обрел новые силы. После того, как все встало на свои места, мысли обрели легкость, а душа — покой.
Он знал, что это ненадолго. Наступит день, и ему снова придется нести на своих плечах груз несправедливости и затаенной обиды. И так будет всегда.
Утром, когда Кун проснулся, мать уже разводила огонь: от очага струился тонкий, прозрачный, как паутинка, дымок.
Ниу разогрела вчерашний рис, но когда Кун потянулся к котелку, в его запястье вцепилась морщинистая рука со скрюченными пальцами и желтыми ногтями, напоминавшими птичьи клювы, и он не успел пикнуть, как очутился на полу.
— Прочь отсюда, бездельник!
— Бао, позволь ему поесть! — взмолилась Ниу.
— Пусть ест в чайной! Здесь слишком мало риса на такую ораву.
Кун выскочил за дверь. Он бежал что есть сил по знакомой дороге, словно подгоняемый ветром, не замечая того, что взор застилают слезы.
Между землей и небом висели густые хлопья тумана. По склонам холмов разбегались террасы, где сеяли рис и куда доставляли влагу с помощью водоподъемного колеса. На полях суетились небольшие, словно игрушечные фигурки, а рядом мелькали совсем маленькие: вместе со взрослыми мужчинами работали их сыновья.
Увидев это, Кун ощутил острую жалость к себе, невольно брошенному родным и презираемому приемным отцом. Потом он вспомнил о матери, которая была вынуждена вступить в нежеланный брак и терпела не меньше унижений, и ему стало стыдно. Это не она, а он виноват во всех бедах, это ее надо жалеть.
Когда он прибежал в чайную, вчерашние гости уже сидели за столиком: Вероятно, они решили выпить чаю, пока не нагрянули другие посетители.
Оба выглядели еще хуже, чем накануне: растерянные, отчаявшиеся, злые.
Стоило Куну сказать себе, что лучше держаться от них подальше, как один из мужчин произнес:
— А ну-ка, парень, ступай напои наших лошадей!
В Сячжи лошади были редкостью, и Кун побаивался этих больших животных, но приказ гостей есть приказ, и он бросился его выполнять.
Он едва шагнул за порог, как его остановил господин Линг.
— Куда собрался? Надо почистить циновки!
— Но я…
— Делай, что говорю! — прикрикнул хозяин, отвешивая мальчику подзатыльник.
Решив, что лошади подождут, Кун побежал собирать циновки. Это была привычная работа, и он надеялся быстро справиться с ней.
Однако когда растрепанный, задыхающийся, потный он вновь вошел в чайную, сгибаясь под грудой циновок, его встретил грубый окрик:
— Ты что же, бездельник, до сих пор не напоил коней?!
К несчастью, хозяин быстро сообразил, что к чему, и выскочил вперед, беспрестанно кланяясь гостям.
— Прошу прощения, господа! Сейчас я задам этому дрянному мальчишке! Как это он посмел оставить лошадей без воды!