Дикая
Шрифт:
Было такое ощущение, что время замедлилось и едва тащилось от того момента, когда я его не узнала, до того, когда наконец узнала. Но мое сознание по-прежнему отказывалось это воспринимать, пока он не закружил меня на руках, и я не завопила в ответ: «ДУГ!»
— Дуг, Дуг, Дуг! — повторяла я.
— Шерил, Шерил, Шерил! — твердил он.
А потом мы умолкли, разошлись на шаг и вгляделись друг в друга.
— Ты похудела, — заметил он.
— Ты тоже, — ответила я.
— Стала вся такая… обкатанная, — продолжал он.
— Я знаю! Да и ты тоже.
— А я отрастил бороду, — похвастался он, дергая за нее. — Мне так много нужно тебе рассказать!
— Мне тоже! А где Том?
— Он отстал на несколько километров. Нагонит нас позже.
— Так что, вы прошли сквозь снега? —
— Немного прошли, но было слишком трудно, и тогда мы спустились и сделали петлю.
Я покачала головой, все еще потрясенная тем, что он стоит передо мной. Я рассказала ему о том, как сошел с маршрута Грэг, и спросила об Альберте и Мэтте.
— Ничего не слышал о них с тех пор, как мы виделись в последний раз. — Он смотрел на меня и улыбался, глаза его светились жизнью. — Мы все лето читали твои заметки в регистрационных журналах. Это поддерживало нас, заставляя идти дальше.
— А я как раз собиралась уходить, — сказала я. Наклонилась, чтобы поднять пустую коробку, которую уронила от волнения. — Еще минута — и я бы ушла, и кто знает, нагнали бы вы меня или нет.
— Я бы точно тебя нагнал! — заверил он и рассмеялся, как тот самый «золотой мальчик», которого я помнила так отчетливо, хотя и это теперь тоже изменилось. Теперь он стал немного жестче, немного взрослее, как будто за прошедшие месяцы постарел на несколько лет. — Ты не хочешь задержаться немного, пока я разберусь со своими вещами, а потом мы сможем пойти вместе?
— Конечно, — сказала я, ни секунды не медля. — Я должна пройти несколько последних дней до Каскад-Локс в одиночку — ну, понимаешь, просто чтобы закончить так, как начала. Но до Тимберлайн-Лодж — с удовольствием.
— Бог ты мой, Шерил! — Он притянул меня к себе и снова обнял. — Не могу поверить, что мы все-таки вместе. Слушай, так ты до сих пор хранишь то черное перо, которое я тебе подарил? — Он протянул руку, чтобы коснуться истрепанного края пера.
— Это мой талисман на удачу, — пояснила я.
— А что ты собираешься делать с этим вином? — спросил он, указывая на бутылку, которую я держала в руке.
— Подарю егерю, — ответила я, поднимая бутылку в воздух. — Не хочу тащить бутылку всю дорогу до Тимберлайна.
— Ты что, с ума сошла? — воскликнул Дуг. — Ну-ка, давай-ка ее сюда!
Мы открыли ее в тот же вечер в нашем лагере возле реки Уорм-Спрингс, воспользовавшись штопором из моего швейцарского ножа. Днем воздух прогрелся до +21, но вечер был прохладным, граница перехода лета в осень уже явственно ощущалась. Едва заметно поредела листва на деревьях; толстые стебли диких цветов согнулись, набухая от влаги и гнили. Пока на плитках готовился ужин, мы с Дугом развели костер. Потом уселись рядом с котелками и передавали друг другу вино, отпивая прямо из бутылки, поскольку ни у кого из нас не было кружки. Вино, костер, общество Дуга — теперь это казалось мне своего рода ритуалом взросления, церемонией, отмечающей конец моего путешествия.
Спустя какое-то время мы оба резко обернулись и стали смотреть во тьму, заслышав близкий визг койотов.
— У меня всегда от этого звука волосы дыбом встают, — пробормотал Дуг. Он сделал глоток из бутылки и передал ее мне. — Отличное вино.
— Точно, — согласилась я и тоже отпила. — Я слышала койотов все это лето, — сказала я.
— И ты не боялась, верно? Разве не это ты сама себе повторяешь все время?
— Так и есть, — согласилась я. — За исключением тех случаев, когда я действительно боялась.
— Я тоже! — Он протянул руку, положил ладонь на мое плечо, я накрыла ее своей ладонью и слегка сжала. Он был мне как брат, но не как мой настоящий, родной брат. Он казался мне человеком, которого я знала всегда и буду знать всегда. Даже если больше никогда не увижу.
Когда мы допили вино, я подошла к Монстру и вытащила пакет, в котором лежали мои книги.
— Тебе нужно что-нибудь почитать? — спросила я Дуга, протягивая ему «Десять тысяч вещей», но он покачал головой. Я закончила читать ее несколькими днями ранее, хотя и не смогла сжечь из-за дождя. В отличие от большинства других книг, которые я читала на маршруте, «Десять тысяч вещей» я успела прочесть раньше, чем упаковала
Вино, костер, общество Дуга — теперь это казалось мне своего рода ритуалом взросления, церемонией, отмечающей конец моего путешествия.
— Знаешь, пойду-ка я укладываться, — сказал Дуг, покачивая в руке пустую бутылку от вина. — Наверное, Том нагонит нас завтра утром.
— Я потушу костер, — сказала я.
Когда он ушел, я принялась выдирать страницы «Десяти тысяч вещей» из пропитанной клеем бумажной обложки и небольшими порциями отправлять в огонь, вороша палкой, пока они не догорели. Глядя на языки пламени, я думала об Эдди. Так же как всякий раз, когда мне приходилось сидеть у огня. Это он научил меня разжигать костер. Эдди был тем человеком, который впервые взял меня с собой в поход. Он показывал мне, как ставить палатку, как завязывать узел на веревке. От него я узнала, как открывать банку складным ножом, как грести веслом в каноэ, как увернуться от валуна на поверхности озера. В те три года после того, как он влюбился в мою мать, Эдди брал нас в походы пешком и на каноэ по Миннесоте, по рекам Сент-Круа и Намекаган практически каждый уик-энд с июня по сентябрь. А с тех пор как мы переехали на нашу землю, купленную за отступные, уплаченные ему за перелом спины, он передал мне еще больше знаний о лесах.
Невозможно понять, что приводит к одному событию, а не к другому. Что к чему ведет. Что что разрушает. Почему нечто процветает, или умирает, или принимает иное направление. Но в ту ночь, сидя у костра, я была совершенно уверена, что если бы не Эдди, я бы не оказалась на МТХ. И хотя все, что я чувствовала к нему, стояло у меня комом в горле, это осознание сделало тот, прежний ком намного легче. Как выяснилось, он не слишком любил меня под конец наших отношений, зато любил меня тогда, когда это имело значение.
Я читала по одной-две строчки из десятка стихотворений. Каждая из них была настолько знакома мне, что это приносило некое странное утешение.
Когда «Десять тысяч вещей» превратились в пепел, я вытащила из пакета другую книгу. Это была «Мечта об общем языке». Я несла ее с собой весь поход, хотя ни разу не раскрыла после той первой ночи на маршруте. Мне это было не нужно. Я знала, что там написано. Ее строки все лето крутились у меня в голове, фрагменты из разных стихотворений, иногда — заглавие самой книги, которое тоже было строчкой из стихотворения: мечта об общем языке. Я раскрыла книгу и начала ее перелистывать, наклонившись вперед, чтобы можно было разглядеть слова при свете костра. Я читала по одной-две строчки из десятка стихотворений. Каждая из них была настолько знакома мне, что это приносило некое странное утешение. Я мысленно распевала эти строчки все дни своего похода. Я далеко не всегда понимала, что они означают. Казалось, что их значение лежит прямо передо мной. Но оно оставалось недосягаемым, как рыба под поверхностью воды, которую я пыталась поймать голыми руками, — такая близкая, такая настоящая, такая моя. Пока я не протягивала руку — тогда она молнией уносилась прочь.