Дикие лебеди

Чжан Юн

Глава зернового управления Чэнду и глава почты Чэнду были ветеранами Красной армии и сражались некогда под командованием маршала Пэна. Оба они сказали, что согласны с мнением их почитаемого командира, и поделились собственными наблюдениями о жизни, чтобы подтвердить его слова. Мама задавала себе вопрос, знают ли эти старые солдаты о ловушке. Если да, то они вели себя героически. Хотелось бы ей обладать их смелостью. Но она думала о детях — что станет с ними? Она уже не была перекати — полем, как в студенческие годы. Когда подошла ее очередь, мама сказала: «Взгляды, выраженные в письме, противоречат партийной линии последних лет».

Начальник, товарищ Го, упрекнул ее в том, что она сказала слишком мало и не выразила собственного отношения. Целые дни она проводила в состоянии неимоверного напряжения. Ветеранов

Красной армии, поддержавших Пэна, ошельмовали как «правых оппортунистов», сняли с должностей и послали на черную работу. Маму вызвали на собрание, где раскритиковали за «правый уклон». На этом собрании товарищ Го вспомнил другую ее «серьезную ошибку». В 1959 году в Чэнду появился своеобразный черный рынок, на котором торговали курами и яйцами. Поскольку коммуны отобрали у крестьян кур, но вырастить их оказались не в состоянии, куры и яйца исчезли из магазинов, которые теперь принадлежали государству. Некоторые крестьяне умудрились спрятать под кроватью одну — двух птиц и продавали их и куриные яйца из — под полы в переулках примерно в двадцать раз дороже прежней цены. Партработников каждый день посылали отлавливать крестьян. Однажды, когда товарищ Го отправил маму на охоту, она возразила: «Что дурного в том, что людям продают то, что им нужно? Где спрос, там и предложение». За это замечание маме вынесли предупреждение относительно ее «правого уклона».

Чистка «правых уклонистов» нанесла очередной удар по партии, потому что многие коммунисты согласились с Пэном. Урок заключался в том, что авторитет Мао непререкаем — даже когда он явно ошибается. Партработники убедились, что как бы высоко человек ни сидел — Пэн ведь был министром обороны — и каким бы доверием ни пользовался — Пэн, по слухам, был любимцем Мао, — оскорбивший Мао попадал в опалу. Еще они поняли, что нельзя сказать правду и уйти в отставку, нельзя даже уйти в отставку тихо: отставка воспринималась как недопустимый протест. Выхода не было. Рты коммунистов, как и рты всего народа, оказались на замке. После этого «Большой скачок» вступил в еще более безумную фазу. Сверху спускали уже совершенно нереальные экономические директивы.

На плавку стали бросали все новых крестьян. Деревню заваливали все новыми безрассудными приказами, усугублявшими хаос.

В конце 1958 года, на пике «Большого скачка», развернулось крупное строительство: за десять месяцев, к 1 октября 1959 года, в столице, Пекине, должны были построить десять огромных зданий в ознаменование десятой годовщины основания Китайской Народной Республики.

Один из этих гигантов — здание Всекитайского Собрания Народных Представителей, в советском стиле, с колоннами — вырос на западной стороне площади Тяньаньмэнь. Его мраморный фасад тянется на добрые полкилометра, украшенный люстрами главный банкетный зал рассчитан на несколько тысяч человек. Здесь проводятся важные встречи и приемы зарубежных гостей на высшем уровне. Все роскошные комнаты в здании назвали по провинциям Китая. Отца назначили ответственным за украшение Сычуаньской комнаты, и по завершении работ он пригласил партийных руководителей, так или иначе связанных с Сычуанью, осмотреть помещение. Явились Дэн Сяопин, происходивший из Сычуани, маршал Хэ Лун, китайский Робин Гуд, один из основателей Красной армии и близкий друг Дэна.

В какой — то момент отца отозвали в сторону, и эти двое, а также брат Дэна, остались наедине. Вернувшись в комнату, отец услышал, как маршал Хэ, показывая на Дэна, говорит его брату: «На самом деле на троне должен быть он». Тут они заметили отца и немедленно замолчали.

После этого отец ожидал самого худшего. Он понял, что случайно подслушал слова, свидетельствующие о разногласиях наверху. Он мог попасть в беду из — за любого своего поступка — или бездействия. С ним ничего не случилось, но когда он рассказывал мне об этом происшествии почти десять лет спустя, то признался, что с тех пор жил с постоянным страхом в душе. «Просто услышать это — уже измена», — сказал он, использовав выражение «преступление, караемое отсечением головы».

То, что он услышал, означало не что иное, как определенное разочарование в Мао. Эту чувство разделяли многие руководители, не в последнюю очередь новый председатель государства Лю Шаоци.

Осенью 1959 года Лю приехал в Чэнду инспектировать коммуну «Красное великолепие». В предыдущем году

Мао восторгался тамошним астрономическим урожаем риса. Перед приездом Лю местные чиновники согнали всех, кто, по их мнению, мог вывести их на чистую воду, и заперли в храме. Но у Лю там был осведомитель, и, проходя мимо храма, высокий гость остановился и выразил желание заглянуть внутрь. Чиновники попытались обмануть его и заявили, что храм вот — вот рухнет, но Лю ни за что не отказывался от своей идеи. В конце концов большой ржавый замок открыли, и на свет божий вылезли оборванные крестьяне. Смущенные чиновники попробовали объяснить Лю, что это «правонарушители», которых заперли ради безопасности дорогого руководителя. Сами крестьяне молчали. Начальство коммуны, никоим образом не решавшее политические проблемы, тем не менее обладало чудовищной властью над жизнью людей. Желая наказать человека, давали ему худшую работу, меньший паек, изобретали предлог, чтобы затравить его, опозорить и даже арестовать.

Председатель Лю стал задавать вопросы, но крестьяне лишь мямлили и улыбались. С их точки зрения, лучше было обидеть председателя, чем местных воротил. Председатель через несколько минут уедет в Пекин, а начальство коммуны останется с ними на всю жизнь.

Вскоре в Чэнду приехал другой высокопоставленный лидер — маршал Чжу Дэ в сопровождении одного из личных секретарей Мао. Чжу Дэ был сычуаньцем, командующим Красной армией, архитектором победы коммунистов. С 1949 года он держался в тени. Он посетил несколько коммун в округе Чэнду и позднее, гуляя вдоль Шелковой реки и любуясь павильонами, бамбуковыми рощами и чайными в окружении ив, расчувствовался: «Сычуань — божественный край…» Он заговорил в стиле классической поэзии. Секретарь Мао, по старинному обычаю стихотворцев, ответил в лад: «Как жаль, что проклятые ветры лжи и поддельного коммунизма губят его!» Мама сопровождала их и подумала про себя, что согласна всем сердцем.

Полный подозрений к соратникам и все еще злой за лушаньские нападки, Мао упрямо держался своего сумасшедшего курса. Отдавая себе отчет в собственных роковых ошибках и позволяя осторожно исправить наиболее абсурдные свои шаги, он не мог, ради «сохранения лица», признать свое поражение. Тем временем, в начале 1960–х, во всем Китае разразился великий голод.

В Чэнду месячный паек взрослого уменьшили до восьми с половиной килограммов риса, ста граммов растительного масла, ста граммов мяса, если оно было вообще. Все прочее, даже капуста, практически отсутствовало. Многие страдали отеками — из — за недоедания под кожей скапливалась жидкость, человек желтел и опухал. Наиболее распространенным средством избавления от отеков являлось употребление богатой белком хлореллы. Хлореллу разводили в человеческой моче, поэтому люди перестали пользоваться туалетом, а мочились в плевательницы и бросали туда семена хлореллы. Дня через два из них получалось нечто вроде зеленой икры. Ее вылавливали, промывали и готовили с рисом. На вкус это было отвратительно, но отек действительно спадал.

Как и все остальные, отец получал ограниченный паек. Однако, будучи ответственным работником, пользовался определенными льготами. В нашем блоке имелось две столовых, маленькая для заведующих отделами, их жен и детей и большая для всех прочих, куда ходили бабушка, тетя Цзюньин и домработница. Обычно мы брали еду из столовой домой. На улице достать еду было гораздо сложнее. У провинциальной администрации имелось собственное хозяйство, кроме того, уездные администрации присылали «подарки». Дефицитное продовольствие делилось между столовыми, и малая столовая снабжалась в первую очередь.

Как партработники, родители получали специальные талоны на питание. Мы с бабушкой ходили в спецмагазин за пределами блока и покупали там продукты. Мамины талоны были голубые. Ей полагалось пять яиц, примерно двадцать граммов соевых бобов и столько же сахара в месяц. У отца талоны были желтые. Благодаря высокой должности он получал вдвое больше, чем мама. Семья соединяла запасы из столовых и других источников и делила их между всеми домочадцами. Взрослые всегда отдавали большую часть детям, поэтому я не голодала. Но сами взрослые страдали от недоедания, у бабушки развился небольшой отек. Она выращивала в доме хлореллу, я знала, что старшие ее тайно едят. Как — то я взяла ее в рот и немедленно выплюнула. Больше я к этому тошнотворному зелью не притрагивалась.