Дикие лебеди

Чжан Юн

Домработнице было восемнадцать лет. Впервые она появилась в нашем доме в хлопковой кофте с крупными цветами и широких штанах, слишком ярких на взгляд горожан, которые из снобизма и соображений коммунистической морали одевались неброско. Женщины в городе подражали русской моде, но наша домработница продолжала носить крестьянскую рубаху, которая застегивалась на сторону, с матерчатыми пуговицами вместо новых пластмассовых. Взамен ремня она подвязывала штаны веревкой. Многие девушки из села переходили на городские наряды, чтобы не выглядеть «деревенскими пугалами», но домработница не обращала никакого внимания на одежду, что говорило о сильном характере. У нее были большие грубые руки, робкая честная улыбка на смуглом загорелом

лице и ямочки на розовых щеках. Вся семья тут же влюбилась в нее. Она ела вместе с нами и вместе с бабушкой и тетей работала по дому. Бабушка была счастлива обрести двух подруг и наперсниц, ведь мамы никогда не было дома.

Домработница происходила из семьи помещика и сделала все, чтобы вырваться из деревни, где она подвергалась непрерывной дискриминации. В 1957 году вновь стало возможно брать на службу людей с «плохим происхождением». Кампания 1955 года закончилась, жизнь стала спокойнее.

Коммунисты учредили систему обязательной регистрации по месту жительства. Только прописанные в городе получали паек. У домработницы была деревенская прописка, поэтому, живя у нас, она не получала от государства никакой еды, но нашей семье хватало пайков, чтобы прокормить и ее. Через год мама помогла ей прописаться в Чэнду.

Мы платили ей зарплату. Систему государственного содержания отменили в конце 1956 года, тогда же у отца забрали телохранителя, заменив работником, который обслуживал его и других руководителей на службе, например, подавал чай и вызывал машину. Теперь родители получали зарплату в соответствии со своим разрядом. Мама имела 17–й разряд, а отец 10–й, таким образом, он получал вдвое больше, чем она. Товары первой необходимости стоили дешево, понятия «общество потребления» не существовало, поэтому их дохода вполне хватало. Отец относился к особой категории «гаогань», высокопоставленных чиновников, этот термин применялся к служащим 13–го разряда и выше. В Сычуани таковых было около двухсот. Служащих с 10–м разрядом или выше, при населении в 72 000 000, во всей провинции было меньше двадцати человек.

Осенью 1956 года Мао объявил политику «ста цветов», получившую название от выражения «пусть расцветают сто цветов», что в теории означало большую свободу для искусства, литературы и науки. Партия хотела привлечь на свою сторону китайскую интеллигенцию, понадобившуюся государству в период перехода от восстановления к индустриализации.

Общий уровень образования в стране был крайне низкий. Население было огромным — около 600 000 000, но мало кто из этих людей жил достойно. Страной всегда управляла диктатура, державшая народ в темноте, а следовательно, в повиновении. Существовала и языковая проблема: китайское письмо слишком сложное. Оно основано на десятках тысяч знаков, не связанных со звучанием, из множества черт, каждый иероглиф приходится запоминать отдельно. Сотни миллионов не умели читать и писать.

Человек хоть с каким — то образованием уже считался «интеллигентом». При коммунистах с их классовым подходом «интеллигенты» стали особой, хотя и расплывчатой категорией, включавшей медсестер, студентов, актеров, а также инженеров, техников, писателей, учителей, врачей, ученых.

Во время политики «ста цветов» страна около года жила в атмосфере относительной свободы. Затем, весной 1957 года, партия призвала интеллигентов критиковать власти, включая ее высшие эшелоны. Мама думала, что это будет способствовать дальнейшей либерализации. После речи Мао, которую постепенно довели до госслужащих ее уровня, она так растрогалась, что не спала всю ночь. Она думала, что у Китая будет современная демократическая партия, открытая живительной критике. Она гордилась тем, что она коммунистка.

Когда маминым коллегам сообщили о речи Мао относительно критики чиновников, им не рассказали о другом его указании, сделанном примерно в то же время — о «выманивании змей

из нор», то есть разоблачении всех, кто осмелится перечить ему и его режиму. Годом ранее советский лидер Хрущев осудил Сталина в своем «секретном докладе», и это потрясло Мао, отождествлявшего себя со Сталиным. Еще более насторожило его осеннее восстание в Венгрии — первая успешная, хотя и недолговременная, попытка свергнуть коммунистическую власть. Мао знал, что значительная доля образованных людей в Китае выступали за умеренность и либерализацию. Он желал предотвратить «китайское венгерское восстание». На самом деле он фактически признался венгерскому руководству, что его просьба критики — ловушка, которую он оставил несмотря на предложение коллег сменить курс, — оставил, чтобы «выкурить из норы» всех несогласных до единого.

Его не беспокоили рабочие и крестьяне, он не сомневался, что они благодарны коммунистам за верную плошку риса и стабильную жизнь. Кроме того, оно глубоко презирал их — не верил, что им хватит ума бросить вызов его власти. Однако Мао никогда не доверял интеллигенции. Она сыграла большую роль в венгерских событиях и умела мыслить самостоятельно в большей степени, чем все остальные.

Не зная о тайных планах Мао, чиновники соревновались в возможности подвергнуться критике, а интеллектуалы — в том, чтобы их покритиковать. По словам Мао, им следовало «говорить все, что они хотят сказать, без утайки». Мама с энтузиазмом повторяла это в школах, больницах и театральных труппах, бывших у нее в подчинении. На встречах, в стенгазетах предавались гласности самые разные мнения. Известные люди подали пример, опубликовав критические статьи в газетах.

Маму, как почти всех, покритиковали. Основная критика исходила от тех, кто жаловались, что она выделяет «ключевые» школы. В Китае существовали официально утвержденные школы и университеты, которым государство выделяло львиную долю своих скудных ресурсов. Сюда посылались лучшие учителя, направлялась лучшая техника, отбирались лучшие ученики, что означало больший процент поступления в университеты, тоже «ключевые». Некоторые учителя из обычных школ сетовали, что мама уделяет слишком много внимания «ключевым» школам за их счет.

Учителям также присваивались категории. Хорошим учителям давали почетные звания, обеспечивавшие им гораздо более высокую зарплату, особый паек во времена дефицита, лучшее жилье и бесплатные билеты в театр. Большинство учителей особой категории в мамином ведении происходили из «неблагонадежных» семей, и некоторые простые учителя жаловались, что мама уделяет слишком много внимания профессионализму в ущерб «классовому происхождению». Мама выступила с самокритикой в связи со своим пристрастием к «ключевым» школам, но подчеркнула, что считает правильным при продвижении подчиненных по службе исходить из их профессиональных достоинств.

Была критика, которую мама с презрением проигнорировала. Директриса одной начальной школы вступила в компартию в 1945 году — раньше, чем мама, и переживала, что мама ею руководит. Эта женщина заявила, что мама получила работу исключительно благодаря положению своего мужа.

Звучали и иные жалобы: директора добивались права самостоятельно подбирать учителей, а не принимать назначенных администрацией. Главные врачи больниц хотели сами покупать травы и прочие лекарства, так как государство не поставляло необходимые им средства. Хирурги требовали увеличения пайков: они считали, что их работа забирает не меньше сил, чем у актера — мастера боевых искусств в китайской опере, но паек у них был на четверть меньше. Чиновник невысокого ранга оплакивал исчезновение с рынков Чэнду традиционных товаров вроде «ножниц рябого Вэна» или «щеток бородатого Ху», которые заменил ширпотреб худшего качества. Мама соглашалась со многими из этих претензий, но здесь все зависело от государственной политики, и она могла лишь передать их наверх.