Дикие ночи

Коллар Сирил

— Я помешал?

— Да вовсе нет! Наоборот, ты очень вовремя, Арлетт как раз спросила меня, на какой стадии возгонки получается чистый парафин!

— Извини…

— Тебе что-нибудь нужно?

— Да нет, ничего… Уверяю тебя, ничего.

На следующий день за завтраком инженер сказал Марку, что съезжает с квартиры и я могу занять его комнату. Я спросил:

— Это из-за вчерашнего?

Он ответил:

— Да… нет… может быть. — И добавил, что ему предложили место в Дубае на пять лет: тройной оклад, из этих денег часть будет идти на его счет, от таких предложений не отказываются…

Я

улыбался своим мыслям, когда вошел Сэми. Я тут же изобразил на лице обиду брошенного любовника, и он улегся рядом со мной, прижался, несколько раз поцеловал в шею, потом встал и ушел. Так он возвращался несколько раз, проверяя мое настроение, и опять уходил заниматься любовью с Сильвией. Так, во всяком случае, казалось мне до утра, когда я без конца просыпался от криков удовольствия, существовавших в действительности только в моем воображении.

Утром мы пили кофе за стойкой кафе на авеню Гобеленов. Я спросил у Сэми, хорошая ли была ночь. Он ответил:

— Она позволила мне лизать себя, целовала меня, запустив палец в задницу, но так и не дала!

— Если бы ты спал со мной, я бы тебе все позволил!

Мне казалось, что время соткано из двух несовместимых материй: фатальности и прерывистости. Я проживаю историю, написанную моим прошлым, болезнью и предсказаниями Хейры; но я переживаю и множество страстей и желаний, островков событий, никак не связанных друг с другом.

Лора растянулась на спине, я лежал сверху. Я сказал ей:

— Ты знаешь, я был с многими, иногда накоротке. — Я хотел, чтобы она поняла сама, без объяснений. — Может, лучше мне надеть презерватив… — Я не осмеливался сказать и презирал себя за трусость. Но я так мечтал о спокойной любви! Поэтому вытащил резинку из пакетика и начал натягивать на себя.

Попробовав один раз, мы решили больше не экспериментировать: Лора хотела чувствовать мою кожу, а я — тепло и влагу ее лона. Наши жизни достигали высшей точки в этом слиянии, и мы не могли позволить жалкому кусочку резины испортить нам удовольствие.

Как-то в воскресенье я обедал с Сэми у его родителей. Они жили на южной окраине. Мать Сэми работала в охране какого-то института, а отчим, чилиец по имени Пабло, был садовником.

Стены в квартире были бетонные, комнаты квадратные, с высокими потолками. Ароматы средиземноморской кухни пропитали диван, кресла и ковры — чеснок, помидоры, базилик и оливковое масло. Сэми жил там, любил этот дом, как аквариум, сдерживающий резкость его движений.

Никто не заговаривал об отце, но его отсутствие давило на семью, ради него Сэми был готов на все.

Возвращаясь на машине в Париж, Сэми не отрываясь смотрел за воображаемый горизонт, загроможденный домами и машинами.

— Мой отец все еще очень красив. Он долго работал вместе с Пабло. Чилиец делал бомбы, как бог, ни один сейф не мог перед ним устоять. Они организовывали серьезные дела, иногда много дней подряд готовили нападение, это тебе не выпустить всю обойму в старуху, сидящую в инвалидном кресле!

Сэми пугал меня: его восхищение было жестким и неуемным,

он не рассуждал. На мгновение я увидел в нем фанатика и спросил:

— Кто из них кого бросил, мать или отец?

— Они давно ссорились, а потом его взяли за ограбление ювелирного магазина и дали восемь лет.

— И она сошлась с Пабло?

— Позже. Сначала она приехала в Париж, работала в разных барах на Пигаль. Чилиец нашел ее, и какое-то время все шло хорошо, но потом денег не стало и матери все надоело. Она никогда не соглашалась спать с посетителями баров, а Пабло не работал. В тот момент она познакомилась с одним голландцем, мясником, набитым деньгами. Мы уехали с ним в Амстердам. Мне было тринадцать лет, тогда-то меня и трахнул тот кондуктор, да я тебе говорил. Через шесть месяцев мать не выдержала, мы вернулись в Париж, она опять сошлась с Пабло, и они нашли сегодняшнюю работу.

Мы закончили день, напиваясь в барах на площади Пигаль. Мы сидели на высоких табуретах, изредка перебрасываясь словами, на нас поглядывали девушки. Сэми вдруг сказал:

— Забавно будет встретить здесь какую-нибудь подружку матери, которая качала меня на коленях в детстве!

Немного погодя он спросил.

— Ты когда в первый раз переспал с бабой?

— Не очень рано, мне было уже семнадцать.

— А с мужиком?

— В двадцать один.

— А меня лишила невинности подруга матери. Она как-то раз пришла посидеть с нами и, как только сестра заснула, вошла в мою каморку и научила заниматься любовью… Она была замужем за парнем, который делал фальшивые двухсотфранковые банкноты задолго до того, как их ввели в обращение…

С Лорой я разговаривал немного. Она собирала для меня сведения о музыкантах-африканцах, живущих в Париже, — мне заказали фильм о них. Но потом правительство отказалось от этой затеи — «культурное скрещивание» перестало быть доходным делом, и проект закрыли.

Мы с Лорой мало говорим, редко ласкаем друг друга, зато всегда достигаем оргазма. Мы уезжали в Лион с Рашидом, он попросил меня принять участие в вечере, организованном в поддержку двух музыкантов, объявивших голодовку в знак протеста против принятия нового закона о предоставлении гражданства. На вокзале Лора подарила мне маленькую плюшевую собачку, которую назвала Хасан Сегев, в туалете она сделала мне минет, а потом, в Ла Пар-Дье, мы пошли поискать какой-нибудь ресторан.

Был воскресный вечер, и все магазины пустовали. Боль не стихала: накануне мой дантист поставил мне четыре искусственных зуба. Та же кровь, что пробуждала мой член, чтобы я мог обладать Лорой, стучала в деснах, разрезанных электрическим скальпелем.

Врач взглянул на лиловый нарыв на моей левой руке.

— Это совершенно ни на что не похоже, давайте сделаем биопсию, там будет видно…

Я лежал на операционном столе госпиталя Тарнье. Дерматолог приподняла мою руку и начала делать местную анестезию — несколько подкожных инъекций вокруг нарыва. Потом она сделала два косых надреза скальпелем вокруг болячки, убрала отрезанную кожу, наложила два шва и забинтовала рану.