Дикие пчелы
Шрифт:
– Зачем поджигать тайгу? Ведь это все наше, – сердито сказал Гурин.
– Я за своего лошонка всю тайгу спалю. На что она мне? Вместо этих сопок пашни бы. Все бы перепахал.
– И стал бы мироедом и хапугой, как ваш Ермила.
– А мне плевать, кем бы я стал! Быть бы сытым, и в кармане чтоб деньга водилась.
– Да хватит ли у тебя сил всю землю перепахать?
– Не хватит, у тебя займу, – огрызнулся Калина.
К костру подошел старик. Все ошалело смотрели на него, будто на лесовика. Выбеленная временем борода ниспадала на грудь. Одет чисто, в руках еловая палка. Бодро поздоровался с переселенцами, но те не сразу ответили.
– Калина, гля, а ить он с одной палкой по тайге идет! – удивился Гурин.
– А ча?
– Дык ить тута тигр бродит, как же без оружья-то вы идете? – заикаясь, спросил Калина.
– Но ить я пошел не на охоту. А потом для ча я, старый, тому тигру-то? У него свои путя, у меня
– А у нас тигр жеребенка задавил, – выпалил Федька.
– Эко дело, знать, на пути его ветрел, вот и задавил за-ради баловства. Но вы не боитесь. Вас не тронет. Да и мало уже становится тигров-то. Щелкаем его налево и направо. Дорогущий он стал. – Старик помолчал и вздохнул. – А вы откель? Хорошо, что прет мужик в нашу тайгу. Хорошо. Давно бы пора. А то ить ее, сердечную, и защитить некому. Все хапают, все рвут, докель же так можно. Знамо, вам будет не мед. Сюда бы поболе сибирских мужиков, с хитринкой и таежной ловкостью. Таких, как староверы за перевалом. Они сотни лет бегут от царей и церкви, тайгу любят, как мать родную, блюдут законы. Тех ничем не удивишь и не испугаешь. Потому и живут они дружно, братией. Отсюда и сила. Вам бы такое, тоже стали бы крепкими мужиками.
– Дедушка, вы расскажите нам про тайгу, – попросил Гурин. – Нас ить ей застращали.
– Э, пустое. Тайги бояться – в тайге не жить. Тайга как тайга. Но ежели хотите, то могу и рассказать. Тайгу бог сеял с большого устатку. Ить поначалу он обсевал Америку, потом Ерманию, Расею, Сибирь, а уж в наши края прибрел на шестой день недели. Устал страсть как! А семян еще полон мешок. Эка беда. Ить надо облетать снова эти горы да сажать все в порядке. А еще в баньку хочется, потому как тело зудит от пота. Подумал, подумал, взлетел повыше, развязал мешок-то и все вытряхнул на энти сопки. И вышел ералаш. На вершинах сопок растет кедровый стланик, там же брусника – чисто холодный север; ниже лиственница, береза, а еще ниже – тут уж целый Крым иль Рим: бархат с юга, виноград и лимонник, женьшень. Что хошь, то и есть. Попади такой поселенец, как вы, в тайгу, ну и окочурится со страху-то. Там и мошка, там и комар, зверье. Страхота для небывалого. А кто ее знает, то ничего страшного нету. Ну не без того, что кого-то рысь загрызет, ежли на спину сядет, аль медведь заломает, кабан засекет. Но ить и на печи люди мрут. Шел наш Лука по ограде, запнулся и упал грудью-то на вилы и был таков.
– Дедушка, а кто такой бурундук? – спросил Федька.
– Энто такая махонькая зверюшка, шебаршит по тайге, и вся недолга. Живет и миру жить не мешает.
– А через сто лет кем он будет?
– Через сто лет, хошь через тыщу, так бурундуком и останется. Энто наши пересмешники вас напужали бурундуками? Не бойтесь. Но осторожность, знамо, нужна. Взять по лету медведицу, ясное дело, ежли вы ее медвежат напужаете, она даст вам мялку. Аль волчью стаю зимой встретите, тожить может порвать. Да хотите знать, раненая белка и та опасна. Вцепится в палец, и не оторвешь.
– А вы чьи будете-то?
– Я-то, я буду Иван Воров. Не слыхивали про такого? Энто я есть тот самый Иван Воров, коий первым пришел вместях со дружками в энтот край. Тоже пришли и разных страхов натерпелись в войне с мериканцами… Мне ить девяносто. Засиделся я на энтой землице. Харитинья моя тоже приказала мне долго жить. Веселющая была баба.
– А откель вы сюда попали?
– То долгий сказ. За ночь не обсказать. Из Перми мы. Бунтовали – нас шуганули в Сибирь. А мы не восхотели жить в Сибири: дюже холодно, и появилась у нас задумка бежать в энти края, где будто есть Беловодское царство. Вот и бежали. Три года да еще с хвостиком добирались сюда. А вы чак, чак на чугунке-то – и здесь. А мы пешком. Уж кто болел, того садили на санки. Шли зимами, летами пахали пашни, сеяли хлеба, чтобыть на зиму едомы хватило. Вот и пришли. Вышло нас много, а сюда пришла горстка. Вот с энтой горстки-то и зачалась жисть в этих сопках.
– А почему сопки? – пытал Федька.
– Дэк ить мы и дали им такое прозвание: сопишь, сопишь на ту сопку, ажио зипун насквозь пропотеет. Пойду, мол, посоплю на сопку. Дед Петрован говорил, что наши сопки так жарки, что зимой можно пчел держать. Энто когда на нее высопишь.
– А кто был у вас заглавным?
– Феодосий Тимофеевич Силов, царство ему небесное. Сгинул он первым в этом краю. Подорвал корабель пиратский, и сам погиб. Ну, нето слушайте…
Иван Воров долго рассказывал про свой жуткий поход. Про первое поселение на Амуре. Вспомнил добрым словом капитана Невельского, который простил им бегство и с которым они строили крепость в устье Амура. А после отправил их Невельской на жительство в бухту Ольги. Здесь уже был русский пост, а на нем четыре матроса. Тут и заложили деревеньку. Напали на поселенцев пираты, хотели увезти в Канаду. Вот тут-то и спас всех Феодосии, подорвал судно пиратское.
– Хлебнули горюшка.
До полуночи рассказывал старик про тех, кто поставил первую избу, про тигровые набеги, про жизнь трудную, опасную.
– А тайги не надо бояться. Она ваша беда и выручка. Вот поживете и скоро все энто поймете. Ну, отдохнул, поговорил, пора чапать дальше.
– Но ведь ночь, куда вы на ночь глядя?
– А что ночь? Ить я пойду по тракту, не по тропе, глаза сучья не выколют.
– А звери?
– Звери безоружного не тронут. Встретишь – уступи дорогу. Он – пойдет по своим делам, а ты по своим. Пошел нето. Ежли что, так давайте знать, може, чем и помогу, хоша и помощник-то я стал плевый. Доброго вам новоселья и кучу радостев, – поклонился старик и ушел в ночь, в тайгу, будто его и не было, будто он не рассказывал дивные сказы.
– Вот ить есть же люди, коим все нипочем, – пробасил Калина и задумался. – Хоть бы и нам тайга стала выручкой.
– Хоть бы стала, – поддакнул Гурин.
Ночь текла, как течет вода в речке. Утягивалась за сопки. А тайга жила своей ночной жизнью, и не было ей дела до людей. Бесшумно пролетела ночная птица, чуть тронув воздух крыльями-опахалами. Из распадков тянуло холодом. Там, под слоем тумана, звенели речки, плескалась от избытка сил рыба. Но переселенцы и не догадались взять удочку и надергать жирных тайменей или просто поймать их руками на перекатах. Вот и луна выглянула из-за сопки. Тайга стала светлее. Упали длинные тени от деревьев, переплелись и перемешались. Латки туманов зависли над ключами. Задремали и путники. Сторожат во сне тишину. Вдали заверещал заяц – все враз вскочили. Мужики похватали топоры, замерли, будто сейчас к ним придет враг. А это просто лиса задавила зайца-зеваку. Теперь ест, поблескивая глазенками. На крик метнулся колонок, уж он-то знает, что хоть косточка, да останется ему от лисы на ужин. А вон тенью проскакала росомаха. Злодейка. Она только и сторожит такие звуки, только и норовит у того, кто послабее, отобрать добычу. Короткая сшибка, грызня – и все стало тихо. Не поживилась своей добычей лиса. Угнала ее вонючая росомаха. Но у лисы ноги крепкие, хитрости не занимать – не пропадет. Ночь. Тревожно спят мужики. Где-то протяжно заверещал поросенок. Тигр неудачно схватил добычу. Надо было одним ударом лапы заставить замолчать поросенка, а он, охотник-ротозей, не сумел. Теперь кабаний табун напуган и уйдет далеко.
Завыл волк. От его воя начали у мужиков подниматься волосы на голове. А чего бояться? Ведь уже весна – волки сейчас сыты. Да и не бродят они стаями. А одинокий волк не нападает на человека… Пусть себе воет. Весна. Ему не до людей: малышей кормит.
Тревожная ночь выдалась для переселенцев. Вдоволь они наслушались ее шорохов и вскриков. Утром, усталые и разбитые, тронулись дальше, в свое Божье Поле.
2
Телеги Козиных и Гуриных, протарахтев по каменистой дороге, остановились посредине села Божье Поле. Село стояло на пригорке, растянулось в одну улицу, обоими концами уперлось в тайгу. Чуть в стороне протекала речка Голубая. За ней дыбились горбатые сопки, виднелись редкие латки кедров и рыжий дубняк. Слева тоже тайга. Вдали высились горы. Каменистые россыпи, глубокие провалы – так называемое Пятигорье. Свое названье Божье Поле получило от охотников. На самой высокой горе есть маленькое озерко, а вокруг него небольшая поляна. Вода в озере чистая-чистая, как глаза у ребенка. А полянка светлая-светлая, как улыбка доброго человека. Старшина села Ломакин с друзьями обосновался здесь первым: деревню вначале назвали не то Заплетайкой, не то Гольянами, но деревенские набрели, охотясь, на это поле и назвали его Божьим. Потому что на таком поле мог только бог отдыхать. Будто опускался с небес и отдыхал на этой полянке, попивая хрустальную воду. Деревню переименовали в Божье Поле. Никто против не был. Так ее и записали в анналах управленческого комитета.