Дикий цветок

Мичем Лейла

Вернона несколько удивляла одержимость жены тем, чтобы быть (или казаться) не хуже, а лучше своих богатых подруг. Прежде никто из трех семейств Толиверов, Дюмонов и Уориков не пытался пустить друг другу пыль в глаза. Уровень достатка не имел никакого отношения к их многолетней дружбе. Вернон радовался тому, что жены Джереми Третьего и Абеля уважительно относятся к их дружбе и не отличаются особой претенциозностью.

Вернон приписывал чрезмерное усердие Дарлы ее желанию вызвать в нем чувство гордости. Жена не хочет, чтобы он когда-либо пожалел о том, что не женился на ком-либо побогаче. Вернон уверял ее днем и ночью, что лучше

жены на свете быть не может. Ни одна женщина, ходящая по земле, не могла бы до такой степени воодушевлять мужчину. Он чувствует себя среди друзей и в обществе королем.

Впрочем, Вернон видел на горизонте две тучи, грозящие омрачить его домашнее счастье. Несмотря на все их старания, Дарла пока не забеременела снова (хотя то же относилось и к Пикси с Беатрисой), что невольно наводило Вернона на мысль о «проклятии Толиверов», каким бы смехотворным это ни казалось. Второй мрачной тучей висело над ним разочарование в сыне. Майлзу уже исполнилось четыре года. В его возрасте Вернон с радостью проводил дни напролет с отцом на землях Сомерсета. Он любил, когда работники на плантации с ним панькаются, обожал есть арбузы прямо с баштана, ухаживать за животными и играть с негритятами. Но больше всего маленький Вернон любил ездить со своим отцом в поля. Так же было и у его отца с дедом. Приезды же на плантацию Майлза кончались слезами и детской истерикой спустя несколько минут после того, как Вернон снимал сына с фургона. Каждая попытка уговорить его немного расслабиться и повеселиться вызывала водопад жалоб и слез. Майлз не любил сидеть в седле. Лошади его пугали. Кожа натирала ему ноги. Дети работников казались ему слишком грубыми. От свиней и коз воняло. Солнце палило. Мухи и комары донимали. Майлз вечно был голоден, хотел пить и волновался. Он то и дело просился домой.

— Ребенок просто слишком мал, чтобы относиться к плантации так, как относишься к ней ты, Вернон, — говорила мужу Дарла. — Дай ему время.

У Вернона, впрочем, имелось неприятное предчувствие, не вполне обоснованное, как он сам себя убеждал, что любовь мальчика к земле, которую так любит его отец, со временем не появится. Дарла равнодушно относилась к ежедневной работе и заведенным порядкам на плантации, которую Сайлас Толивер вырвал у дикой природы, а его сын Томас сберег такой большой ценой. Жена выслушивала с вежливостью, но без особого интереса, его рассказы о трудовых буднях на плантации, о событиях, от которых зависело их благополучие. Вернон подозревал, что Майлз в этом отношении пойдет по стопам Дарлы. Что станет с Сомерсетом, если его сын и единственный наследник не захочет пойти по стопам отца?

Но потом одно из облаков развеялось: Дарла сообщила, что беременна.

Глава 97

— Дарла надеется, что родится мальчик, — сообщила Джессика Джереми.

— Девочка в семье — это хорошо, — сказал тот. — Она внесет свежую струю. А кого хочет Вернон?

— Он не против дочери, но наши маленькие девочки имеют плохую привычку умирать молодыми.

— А-а-а-а… — произнес Джереми в свойственной ему манере.

Было видно, что больше на эту тему говорить он не хочет. Джессика научилась понимать настроение друга не хуже, чем он — разбираться в «выражении» ее бровей.

— Вернон признался мне, что, если родится девочка, он будет

настаивать, чтобы она называла его папой, — сказала Джессика. — Ему не нравится, что Майлз предпочитает называть его отцом. Он говорит, что не настолько стар для такого обращения. Это Дарла научила сына звать Вернона отцом.

— А-а-а-а… — вновь произнес Джереми.

— Да уж.

Вновь наступила осень. До конца XIX столетия оставалось три месяца. По всей стране люди с нетерпением ожидали наступления нового века. В бельведере старые друзья часто болтали на эту тему. Джессика сообщила Джереми, которому читала главы будущей книги, что пуристы считают: новое столетие начнется 1 января 1901 года, так как по григорианскому календарю годы считают от одного до ста. Джессика радовалась тому, что прагматики с ними не согласны и считают по древнему астрономическому правилу от нуля до девяноста девяти. Старушка вслух опасалась, что не доживет до нового столетия, если за начало такового принимать 1901 год.

— Не стоит, Джесс, — предостерег собеседницу Джереми.

— Просто констатирую факт, Джереми. Старое тело уже не то, что прежде. Оно дает о себе знать каждое утро, когда я встаю с постели.

— Ну да.

Джереми закинул ногу на ногу. Старик сидел на качелях в бельведере. По его внешнему виду Джессика догадалась, что ее упоминание о неизбежности конца омрачило его настроение. Ей было восемьдесят два года, ему — девяносто три. Джессика переменила тему разговора. Она получила письма от Сары Конклин и Типпи. Внешнеторговая палата избрала Сару в числе других представлять «женщин Бостона минувшего столетия». Типпи запустила в производство новую линию одежды для передовых женщин, которые в последнее время все чаще и чаще давали знать о себе в обществе. Они хотели быть полезными и независимыми.

— Комфортно, практично и эстетично, — процитировала Джессика описание, данное Типпи своим новым фасонам одежды.

Джереми встретил ее рассказ своим всегдашним «а-а-а-а». В конце концов Джессика перешла к тому, из-за чего прислала старику записку с приглашением встретиться. Женщина потянулась к маленькой коробочке для драгоценностей, которую принесла с собой в бельведер.

— Джереми, дорогой, я хочу попросить тебя кое о чем.

— Все что угодно, Джесс. Ты ведь и сама знаешь…

— Ты мог бы продать это вместо меня?

Джессика открыла крышку коробочки. Внутри лежала изумрудная брошь, которую отец подарил ей на восемнадцатилетие. В глазах старого друга промелькнули узнавание и удивление.

— Джесс! Именно эта брошь была на твоем платье, когда я впервые тебя увидел! — воскликнул он.

— У тебя хорошая память, Джереми.

— Как бы я мог такое забыть?

На долю секунды, как показалось Джессике, его глаза увлажнились. Она перевела взгляд на брошь. Утренний солнечный свет зажег зеленое пламя в серединке камня на ее старой ладони.

— После того вечера я ни разу ее не надевала, — задумчиво произнесла она, — хранила на черный день. Человек, имеющий деловую хватку, сможет выручить за нее немалую сумму.

— Зачем, ради всего святого, ты решила ее продать?

— Мне нужны деньги, чтобы издать мою книгу, мои «Розы». Своих денег у меня недостаточно. Я не смогла заинтересовать ни одного издателя. Никто не согласен заплатить мне за привилегию издать историю наших семей. Кто захочет купить мою книгу? И сейчас не то время, чтобы просить денег у Томаса.