Дикий мед

Мэйджер Энн

Несколько расслабил руки. Моника ушла и не собирается возвращаться. У нее теперь новая семья.

Он повернулся к Хитер. Ему хотелось одного — забыть Монику. И еще — спокойствия.

Но дочь не унималась:

— Почему мама ушла от нас, отец?

— Какого черта? Не дави на меня!

Ее юное несчастное личико нахмурилось.

— Почему? — Она умоляла ответить ей.

— Из-за меня. Она считала, что от меня по-прежнему воняет зловонной канавой, в которой я вырос.

— Она не такая.

— Если не нравятся

мои ответы, не задавай вопросы.

— Ты всегда причиняешь мне боль, — прошептала она, — всегда.

Не дождавшись ни звука, она зарыдала и отскочила от него, как от чудовища.

— Хитер…

Не оборачиваясь, она устремилась к темнеющей винтовой лестнице. Шаги стихли где-то внизу.

Как нельзя кстати он вспомнил о Хани Родригес. Уж она бы, наверное, нашла нужные слова для взаимопонимания.

К черту Хани Родригес! Она избегает его. Подойдя к столу, он вновь уткнулся в документы. К чему лукавить, ему хотелось еще раз повидаться с Хани.

Приглушенный смех донесся откуда-то со стороны сада, и Джошуа взглянул вниз. Парочка влюбленных нежно обнималась на Филберт-Степс в тени пальмы. При виде их он почувствовал себя еще более одиноким среди сотен тысяч жителей этого города. Когда он оторвал взгляд от парочки, то заметил свет в квартире, где жила Хани.

Ему захотелось позвонить ей, услышать голос, поговорить — хотя бы еще разок.

Он судорожно сжал телефонную трубку. Потом положил ее в гнездо аппарата и достал из ящика стола тонкую черную книжечку. Вместо Хани он позвонил Симоне и попросил ее приехать вечером следующего дня, в надежде, что это поможет ему забыть о женщине, которую он действительно хочет.

Встреча с Симоной была последней безрадостной точкой в конце безотрадной, тяжелой недели.

Вместо того чтобы уложить в постель, Джошуа отвез ее домой сразу после ужина. На следующее утро он отослал ей дорогостоящий подарок: в черный бархатный футлярчик, где было ожерелье, он вложил карточку со словами прощания и решительно защелкнул крышку.

Симона позвонила тотчас, как получила драгоценность.

Но не затем, чтобы поблагодарить.

— Кто эта счастливая девчонка? — голос был приглушенный, озадаченный.

— Моя дочь вернулась домой.

— Ну, дочь здесь ни при чем. Ты стал другим.

— В каком смысле?

Она грубовато засмеялась.

— Ты не так уверен в себе. Возможно, дружок, на этот раз ты встретил кого-то себе под стать. Мне бы хотелось ее повидать…

В темном костюме со скромным галстуком Джошуа прошел в свой офис. Ему хотелось двигаться быстро, чтобы его не останавливали. Не стоило ворошить прошлое, тем более думать о женщине, которая совсем ему не подходила.

Он нетерпеливо взглянул на часы. Должна была состояться встреча с Миднайтом, на которой они предполагали обсудить реальные шаги по приобретению акций Уатта. Но Миднайт запаздывал. Наконец он появился.

— Ты

опоздал.

— Меня оштрафовали. Коп прочитал мне целую лекцию. Потом еще нужно было заехать в отель. — Миднайт расстегнул молнию на черной кожаной куртке и бросил ее на стул. Он сделал знак стоявшему в дверях юноше лет девятнадцати. — Входи, малыш. Пропусти мимо ушей то, что слышал: мистер Камерон, очевидно, позавтракал, поэтому живьем тебя не съест.

— Спасибо, что одернул, Миднайт, — нахмурился Джошуа.

Миднайт опять махнул парню.

— Всегда к твоим услугам. Малыш, входи.

Оробевший паренек позади Миднайта был темноволос, худощав. Старые потрепанные джинсы, видавшие виды башмаки. Он двигался несколько скованно, как многие его сверстники из бедных районов: голову нагнул, руки непривычно вынул из карманов. Глаза, казалось, были старше лица.

— Познакомьтесь — Тито Паскаль, — сказал Миднайт.

Тито неуклюже помялся, свесил голову и уставился на рваные шнурки. Под левым глазом у него был неприглядный желтый синяк. Губа поцарапана и припухла.

— Зачем он мне нужен? — Однако Джошуа был все же заинтригован.

— Он работает на нас, и работает ничуть не хуже, чем лучший сварщик. Он из тех, кто жил с нами по соседству.

— Воспоминания о старых соседях вряд ли согреют мне душу.

— Да? А что же согреет? — Миднайт сдержанно улыбнулся.

— Миднайт, кончай водить меня за нос. Что здесь происходит?

— Тито хотел бы взять отпуск на несколько дней.

У него больна мать.

Джошуа изучающе взглянул на черноглазого парня с припухшей губой.

— Ты же знаешь мои правила, Миднайт. Я занимаюсь бизнесом, а не благотворительностью.

— Речь идет о жизни и смерти. Клянусь вам, мистер Камерон, мне нужно всего два дня. Я люблю свою работу. Мне нужна работа. Я не могу ее лишиться. Моя мать…

Джошуа подался вперед.

— Негоже врать про мать, парень, если хочешь чего-то добиться. Ты подрался. У тебя проблемы.

— Наверно, вы так долго живете в довольстве, что уже забыли, как это — быть бедным.

Джошуа побледнел, напрягся, отвернулся, всячески противясь угнетающему чувству беспомощности. Он ощущал ненависть этого юноши.

— Нет, — тихо ответил он, — я не забыл.

— Мистер Камерон, — голос юноши был полон решимости и звучал с отчаянием, — мне необходимо всего два дня, чтобы подыскать для матери новое жилье. Мой отчим избил ее до полусмерти.

Она ужасно выглядит. Отчим забрал все, что у нас было нажито, сказал, что вернется с ружьем. Мне нужно остановить его.

Джошуа повернулся на стуле лицом к пришедшему.

— О'кей, парень. Ты уберешься отсюда, если я предоставлю тебе два дня отпуска и дам денег, чтобы ты не наделал глупостей? — Джошуа вытащил из кармана чековую книжку, выписал чек и расписался. — Это взаймы, не благотворительность.