Дикий опер
Шрифт:
– Зачем ты искал со мной встречи?
– Ты хоть бы гранату из кармана вынул, – усмехнулся Антон. – Какой ты вор? Ты «баклан» по жизни.
Бараев потерял покой. Обернувшись туда, где темнела в ста метрах от машин разворованная металлоискателями трансформаторная будка, забормотал как оглушенный:
– Ты, шакал, много на себя берешь. Ты думаешь, я поверю в эту дрянь? – он обернулся и подставил свету мертвенно-бледное лицо. Едва заметная щетина на нем казалась пороховыми крупинками после выстрела в лицо в упор. – Понты колотишь, залетный. Зачем
И отошел на шаг вправо.
Копаев, беззаботно разминая правой рукой шею, последовал за ним, отойдя на шаг влево.
– Я так и знал, что ты начнешь беситься не потому, что я объявил миру, что ты самозванец. Тебе предъявляют за это, Бараев. Заодно и за беспредел, который ты устроил. За Резуна, с которым были связаны интересы многих в Москве. Ты убил его и лишил куска хлеба многих уважаемых людей в столице. В Одинцово был сходняк, и меня просили сказать тебе об этом.
Бараев сунул руку в карман, чуть помешкал и вынул пачку сигарет.
– Ты не можешь мне ничего предъявлять. Не той масти.
– Верно, – у Копаева дернулось веко. – Я не той масти. Я «мокрушником» никогда не был. И проституток не возил. И утюги на живот никому не ставил. Этим занимался ты, отморозок «пиковый»! Братва просила передать тебе следующее: ты будешь прощен и останешься жив, если ответишь за смерть Резуна пятью миллионами баксов. Но только после того, как ответишь на вопрос: смерть Резуна была нужна тебе или кому-то еще?
Терпение Бараева перестало сопротивляться рефлекторным приступам. Но он понимал, что все должно быть красиво. Если уж собеседнику придется умереть, то пусть подчиненные видят, что хозяин великодушен.
– Я даю тебе ровно две минуты, чтобы выехать за территорию завода. И восемь часов, чтобы покинуть город. И остаток жизни, чтобы не появляться у меня на глазах.
Он развернулся и, пнув дорогой туфлей ржавую консервную банку, направился к джипу. Теперь Копаеву не имело смысла шагать вправо или влево. Он знал, что снайпер в будке держит его в объективе. У человека из «БМВ»-седана оставалось не более двух трех-пяти секунд.
– Меня просили передать тебе еще кое-что, – произнес Антон. – Если наш разговор не состоится, у Магомеда-Хаджи будут крупные неприятности.
Бараев резко остановился и поднял вверх руку. Не так трудно было понять этот жест, коль скоро не прозвучало выстрела.
– Это так ты даешь мне две минуты? – улыбнулся белесыми и непослушными губами опер.
Не пожалел Бараев, что не успел завершить историю. История стала приобретать иной цвет. При чем здесь Магомед-Хаджи? Откуда эта улыбающаяся свинья о нем знает?!
– Сколько в него вложено? Десять миллионов долларов? Двадцать? Кто за них отчитается перед вашими черными хозяевами? Ты? А спросят, конечно, тебя. За сегодняшний расстрел представителя из Москвы, который пытается урегулировать отношения. Так кому была нужна смерть Резуна?
Бараев дернул крепкой шеей и решился. Обернулся в сторону цеха и что-то гортанно прокричал. На его зов из полуразвалившегося строения вышли двое
– Обыщите его, – приказал Бараев по-русски. – До трусов. Надеюсь, московская братва не выскажет мне за то, что я предпринял все меры предосторожности для защиты от хитрых ментов.
Копаев сплюнул на землю и лениво поднял в стороны согнутые в локтях руки. Его подвели к седану, и вскоре на его капоте образовалась кучка предметов, которые тут же принялся изучать Бараев.
Больше всего Бараева заинтересовала справка об освобождении. Из нее следовало, что Тимошенко Святослав Владимирович осужден Новосибирским областным судом за бандитизм и отбыл по приговору суда в колонии особого режима в Убинском двенадцать лет. Он уже полгода находится на свободе, и теперь получается, что московский криминал принял его с уважением, доверяя особо важные задания. Все правильно. В этой колонии сгинул Дима Цуркадзе.
Сначала на справке было фото Дергачева, его пришлось срочно заменить.
Абдул-Керим к обыску авто Копаева отнесся с известной долей старательности. Осталось лишь отодрать обшивку салона и разобрать колеса. Выбросил на землю запасное колесо, домкрат, знак аварийной остановки и туристический топорик, завернутый в пакет.
– Ты поосторожней с инвентарем, бродяга! – прикрикнул на него Антон, укладывая в карманы справку и телефон.
Чеченец зачастил что-то на родном языке. Солнце приподнялось над цехами и, совершенно не понимая, что радоваться над потенциальным полем битвы, то есть – трупами, грех, стало пригревать остывшие за ночь кирпичные стены и провалившийся асфальт площадки.
– С чего ты решил, что он мент? – встревожился Бараев.
– Я его видел где-то, хлебом клянусь! В Екатеринбурге, кажется!
Услышав слово «Екатеринбург», Антон напрягся. Если его сейчас узнают как опера из ГУВД, где до Управления собственной безопасности он работал в уголовном розыске, и смогут это обоснованно доказать, все пропало.
– Он мент, Руслан, хлебом клянусь!
Бараев поморщился и опять крутнул шеей.
– Послушай… Я не могу считать ментами всех, кто тебе не нравится как человек. Это уже в пятый раз, когда ты на стрелках признаешь мента из Екатеринбурга. Ты сидел там, поэтому для тебя кругом екатеринбургские менты.
Чеченец помнил Копаева – он задерживал его в 2006 году за кражу женской сумочки в больнице Екатеринбурга, но убедить Бараева в своей правоте не мог. Вспомнил его и Антон, но лишь безучастно улыбался.
– Он ме-е-ент!.. – хрипел с пеной у рта чеченец.
– Тогда докажи! – вскричал Бараев.
– Не могу…
Бараев решительно махнул рукой, приказывая прекратить этот разговор.
И тогда чеченец решился на поступок, оправдать который потом можно будет своей горячностью.
Антон увидел его быстрее, чем тот начал к нему свой ход. Он услышал щелчок предохранителя и краем глаза увидел его, уже приблизившегося.