Дикий остров
Шрифт:
Спорить с Крисом никто не стал.
А когда он объявил, что нужны двое добровольцев на посменное ночное дежурство — поддерживать огонь и посматривать по сторонам, — вызвались Юнг и Тёма. И все устроились на банановых листьях на ночлег. Легли вповалку, не особо разбирая, кто, где и с кем.
Только Катя, подхватив охапку листьев, перетащила их на другую сторону костра и расположилась там одна.
Света при этом хмыкнула и снова, как тогда на пляже, придвинулась под теплый бок Тартарена. А когда он забросил
Тартарен довольно заворчал, почувствовав теплый ее задик у себя на животе. А Светка приоткрыла глаз и совсем не сонно и насмешливо глянула на смотревшего на эту сцену во все глаза Юнга.
Дима вздохнул, снял с сумки Тёмы просохший ежедневник путевого журнала и стал писать в нем свои заметки при свете костра, стараясь больше не смотреть в сторону Светы.
В темноте на банановой подстилке вздыхали, ойкали, шлепали сквозь сон себя по щекам и чесались. Мошкара жрала спящих.
Юнг отложил еженедельник, бросил в костер пару банановых листьев.
Дымом заволокло поляну. Мошка убралась к реке. Возня спящих стихла.
Катя, крутившаяся уже часа полтора без сна, встала, подошла к костру, села, обхватив руками колени.
— О чем думаешь? — не глядя спросил Дима.
— Так…
Сидели смотрели, как огонь, высушив листья, начинает по краям их тихонько разжигать.
— В Москве, наверное, волнуются, — неизвестно о ком сказал Юнг.
— Пока нет, — отозвалась Катя. Быстро и твердо. Видно, она себя об этом уже спрашивала. И решила, что пока — нет.
— Это правда? — спросил осторожно Дима.
— Что?
— Ну то, что Света угадала про твою маму.
— Правда.
— Давно? — Юнг, может быть, и не стал бы спрашивать. Как-то неловко такие вопросы задавать, в сущности, малознакомой девчонке. Но это где-то там, среди людей. Здесь ночью, неизвестно где у костра, — можно.
— В прошлом году, — вздохнула Катя. — Са-амое главное, что это была моя лучшая подруга. Готовились к экзаменам, сидели зубрили у меня в комнате, по вечерам мама поила нас чаем. Отец смеялся, шутил, ухаживал за нами. А потом ушел жить к этой… моей лучшей подруге.
— А мама?
— Она сильная. Ее так просто не сломаешь. У нее свой бизнес рекламный и вообще… Хотя я знаю, ей тяжело. А она не показывает. Не то что я. Вот и из-за того, что я не звоню два дня. Переживает, а виду не покажет.
— То есть разыскивать тебя…
— He-а… Вот не вернусь через две недели, как обещала, тогда, может быть.
— Понятно.
Сидели, смотрели на разгоревшийся огонь.
Кто-то зашуршал и вздохнул сзади.
Обернулись разом, стали вглядываться в темноту.
— Ой! — тихо вскрикнула Катя. — Глаза!
Там сидело нечто маленькое, темное. Наклонив побег эвкалипта, обрывало листики, жевало. Повернулось
Картофельный нос, большие мохнатые уши и грустный взгляд. Медвежонок коала, смешно подергивая носом, обрывал листочки эвкалипта и отправлял их в рот.
— Ой! — умилилась Катя. — Это же коала!
Юнг засмеялся.
Медвежонок посмотрел на него обиженно, отпустил прутик, поднялся, пошел вразвалочку, раздвинул кусты носом. Кусты сошлись, зверек исчез.
Юнг перестал смеяться.
— Ты чего? — спросила Катя.
— Полный бред, — вздохнул Юнг.
— Почему?
— Австралийский сумчатый медведь в Атлантике. Знаешь, кого следующего мы здесь встретим?
— Кого?
— Кого угодно. Может, даже кенгуру. Или индийского слона.
Тёму будить они не стали.
Дима старался не смотреть на Свету, пригревшуюся в объятиях Тартарена. Подошел и лег рядом с Тёмой. Катя сказала, что она все равно не уснет. Подежурит до рассвета.
Пятеро спали вповалку. Катя бросала банановые листья в костер. Дым плыл над поляной, и что-то такое вспоминалось Кате из прошлой ее жизни и растворялось в этом дыму.
Подперев рукой щеку, она смотрела на эту странную картину — скорчившись, подтянув ноги, пятеро ребят, еще два дня назад совершенно ей незнакомых, спали на листьях в банановой роще.
Они ей нравились все. Непохожи на ее знакомых филологов и рекламщиков — приятелей матери. На девиц с филфака — заносчивых бизнес-любовниц, надменных папиных дочек, тарахтящих о ночных клубах, сексе, субботних шопингах в Европу, презирающих их толстушек-аспиранток, манерных мальчиков.
Ей нравился Тёма, спокойный, надежный, немногословный, делающий нужные вещи и ничего за это для себя не ждущий, и Тартарен — такой сильный и беззлобный, и нежный Юнг, и даже колючая Светка, которой, наверное, не очень-то везло в жизни, но она привыкла, научилась справляться с невезением и не жаловаться.
А Крис…
Про Криса она еще не знала, что думать. Там в самолете, когда он выглянул из-за кресла, сказал что-то насмешливое, она вдруг почувствовала, как это будет, когда она опустит лицо в его ладони, закроет глаза, а он пальцами нежно погладит ей веки, лоб и тронет губы.
Катя вспомнила, какой горячей была его ладонь сквозь мокрую блузку, когда они цеплялись за плот в океане. Почувствовала, как вспыхнула щека и пересохло в горле, и поняла, что давно уже смотрит, не отрываясь, в лицо спящему Крису.
Она подвинула банановые листья поближе к обугленному пню, прислонилась к нему, стараясь голову держать прямо и не спать, и незаметно уснула…
Катя не могла видеть мелькание в зарослях теней и как выглядывают, блестя белками глаз, темные лица из листьев, как неслышно ступают по земле чьи-то черные босые ноги.