Дикий. Его неудержимая страсть
Шрифт:
— Да мне по барабану перед кем, — выкрикиваю, не в силах сдерживать тот вулкан, что рвется наружу, — хоть перед самим президентом. Мне плевать на всех, кто там находился. Я от них не завишу, это же ты то и делаешь, что прогибаешься, лишь бы получить желаемое.
Резко отступаю назад, потому что Матвей дергается в мою сторону, и вскрикиваю:
— Я сказала, не подходи!
Эмоции берут верх и выплескиваются в оглушительный удар битой по стеклянному столу в нашей гостиной. Я даже не помню, как взяла ее с собой и все это время сжимала. Инстинктивно зажмуриваюсь в момент, когда стекла разлетаются в разные стороны и крошась падают на ламинат.
— Это не я тебя опустила, а ты меня! — тычу в его сторону битой, до побелевших костяшек сжимая рукоятку. — У тебя есть девушка, и каждый из этих твоих шишек знает это, но тебе ведь так важно произвести впечатление на них, что ты мою важность приравниваешь к нулю в их глазах. Да к черту их. Я сама чувствую себя никем, понимаешь? — смотрю в любимое лицо и осознаю, что я не знаю этого человека. Кто он? Я хочу моего Матвея. Того, кому было насрать на всех, кроме самых важных ему людей, а не этого чужого и непонятного, — Как давно ты трешься со шлюхами?
— Она просто сидела рядом! — повышает голос Кешнов, полностью забивая на мои слова и двигаясь вперед.
— Не рядом, а почти на тебе! — поправляю нестыковку, — То, как руки этой сучки были на твоих плечах, тебя ни капли не трогало.
Воспоминание того, как вышколенная дрянь забирает у него из руки стакан и пьет из него, бензопилой проходится по сознанию, причиняя почти физическую боль. Я, может, не выгляжу, как она и все эти одетые в розовое няшные куклы, но это не значит, что не умею чувствовать. Именно Матвей когда-то научил меня открываться и позволить себе довериться, и что сейчас? Мое доверие сравнивают с землей, наглухо втаптывают в грязь, заставляя чувствовать себя ненужным глупым ничтожеством.
— Это антураж, Рина! Те люди дают мне немало бабок, поэтому приходится сидеть в ИХ обстановке с ИХ бабами, которых трахать я НЕ собираюсь! Это жизнь, мать твою. И чтобы быть наверху, нужно карабкаться с самых низов.
Пара слов, а меня начинает трясти. Для него это, черт возьми, нормально вот так рассиживаться, пока я ни черта не знаю.
Не сдерживаюсь и толкаю Матвея битой в грудь. Если во время нашего первого знакомства мне хотелось избить его, потому что он вызывал во мне самые отвратительные эмоции, то сейчас мне хочется это сделать за то, что эти эмоции трансформировались в нечто такое сильное, что невозможно с ними справиться.
Резко выбросив руку, Кешнов перехватывает биту и дергает ее на себя. Я по инерции лечу на него, но как только наши тела соприкасаются, тут же отшатываюсь назад, словно прикосновение к нему может причинить вред.
Бита с грохотом летит на пол. Нога подкашивается, и я тут же снимаю чертовы каблуки, а сама, забыв про осколки, делаю несколько шагов назад, безотрывно смотря в бешеные глаза напротив.
— Вали отсюда, Матвей! — один из осколков вонзается в ногу, но боли нет. Вероятно, она вся сконцентрировалась в районе груди, потому что именно там жжет давно забытым ощущением. — Просто уйди. Я не хочу тебя видеть.
Ступаю спиной мимо барной стойки и дивана, не разрывая зрительного контакта с Кешновым. Он остается на месте и сверлит меня взглядом исподлобья.
— Куда уйти? Обратно к шлюхам? — выплевывает, прищуриваясь.
— Мне все равно, куда ты пойдешь! — в уголках глаз собираются предательские слезы, которые я терпеть не могу с самого рождения. Яростно смахиваю признаки отвратительной слабости тыльной стороной ладони, не позволяя себе глубоко уходить в это состояние,
Глава 23
Не знаю, чего я ждала. Наверное, того, что он и правда развернется и уйдет, хлопнув дверью, оставив меня наконец в покое, но ведь это Матвей. Он вдруг делает вперед рывок, заставляя меня развернуться и нестись прочь, потому что я точно знаю, что будет дальше.
— Нет! — предупреждающе рычу, оббегая диван, пока Кешнов, запрыгнув на него, в пару шагов проходит по сиденью и спрыгивает рядом.
Отскакиваю назад, но цепляюсь ногой за небольшой выступ и падаю на пол, больно ударившись задом. Под прицелом убийственного взгляда начинаю отползать.
— Не смей! Не трогай меня, слышишь?
Мужские пальцы обхватывают мою лодыжку и резко дергают на себя, пока Матвей приземляется рядом на колени. Платье скатывается в гармошку оттого, что меня так унизительно прокатили по полу. На смену отчаянию приходит злость за то, что смеет сейчас после всего, что произошло, прикасаться ко мне. Начинаю отчаянно молотить его кулаками в плечи, напряженную грудь, злясь на саму себя за эмоции, которых всегда старалась избегать, на него, на гребанные бои, от которых он никак не может отказаться и на то, что стал забывать обо мне.
— Буду трогать, потому что ты моя, — давит говнюк, ловя мои руки, но я успеваю отвесить ему звонкую пощечину. Такую болезненную, что у самой ладонь вспыхивает.
В меня будто черти вселились, раздирая на куски из самого нутра.
— Нет! — шиплю, когда сволочь насильно скручивает мне руки и, развернув, укладывает животом на пол, а сам валится сверху. Щека впечатывается в мягкий ковер, а я едва дышу под тяжестью его гранитного тела. — Не вздумай трахать меня!
Звяканье пряжки ремня отвечает вместо Кешнова, пока я отчаянно ерзаю, зажатая между ним и полом. Горячие губы утыкаются мне в висок и оставляют на коже ожоги.
— Имею полное право! — острые зубы смыкаются на моем плече. Рукой остервенело гладит ягодицы и сдвигает трусики. — Психопатка ненормальная, — горячее дыхание обжигает щеку, пока ненавистные пальцы касаются меня между ног, порождая внутри аномальное возбуждение, которому я яростно противлюсь. Нужно не думать, просто не думать о том, как у нас это бывает с ним во время ссор. Жмурюсь, взывая к здравому разуму, но тут же дергаюсь всем телом и громко выдыхаю, стоит почувствовать, как внутрь проникает сразу два пальца. Гладят, изводят, заставляют задыхаться. Перед глазами мутнеет. Сердце еще немного и даст трещину от давления, с которым кровь несется по венам, — Я же на тебе помешан, дура! Тебя люблю, Рина! Если бы мне было срать на тебя и наши отношения, я бы сейчас там остался, так нет же, блядь! — несмотря на все чертовы эмоции, тело по привычке, всегда готовое к его ласкам, тут же отзывается на грубые признания и касания.