Дикки-Король

Малле-Жорис Франсуаза

— Хотя, — продолжал он (мимолетная радость победы над образованным городским человеком уже исчезала), — он не так уж и не прав. Ну зачем мне нужны все эти юпитеры, и девочки, и…

— Ты сам это объяснил, людям нужно полноценное зрелище, — с досадой ответил Алекс.

Подобные дискуссии происходили не раз.

— Я объяснил это, потому что ты велел так сказать, — возразил Дикки. — Но самые знаменитые певцы — Брассанс, Брель, даже Лама, Сарду, Беар — не нуждаются в этом маскараде…

— А Демис? Может быть, он не знаменитость, по-твоему?

— Демис — грек. Поэтому для него это не маскарад. Или почти.

— Так что же ты хочешь этим сказать? — спросил Алекс, одним глотком опорожняя стакан; он не

хотел сердиться. — Может быть, ты начнешь петь в пикардийском народном костюме?

Утонченное лицо Дикки сморщилось от раздражения, и он сразу постарел лет на десять. Когда его красота на мгновение меркла, было видно, какое у него умное, задумчивое лицо. Возможно, через несколько лет наступит новый «качественный» этап в его карьере, подумал. Алекс. Но до тех пор какое же нужно терпение! «Звезда» всегда останется «звездой».

Самое любопытное во всем происшедшем было то, что ни Алекс, ни Дикки, а может быть, и сам Метейе так никогда и не узнают, что «История Тулузского графства» была действительно замечательной книгой, изобилующей интересными фактами, эрудицией и оригинальными суждениями, итогом аскетического и бескорыстного труда целой жизни. А статья была написана в недоброжелательном тоне, который несколько смягчало недоумение автора. Прочитать ее Дикки так и не удосужился.

«Это он, он, он!» «Мы любим тебя!» «Рай — это ты». Девицы, то одни, то другие выкрикивали это каждый вечер. «Давай, Дикки! Дави!» — вопили парни.

Дикки пел:

Нас вечер разлучил с тобою вновь, И не могу сегодня я молчать, Но люди не хотят меня понять, И стынет в одиночестве Любовь.

И Полина говорила Анне-Мари:

— И вправду, когда тебя никто не любит, тебе все время как будто холодно.

А Эльза Вольф предпочитала более сумасбродные, более ритмичные песни, типа:

Нужно все испытать — Да! Нужно все принимать — Да! Решить проблему рая Сейчас иль никогда!

«Сейчас!» — в едином порыве подхватил мощный, огромный хор зрителей. Дикки протягивал руки, и в луче прожектора, направленном ему прямо в лицо, искрились усыпанные блестками веки и волосы. Когда он выходил кланяться, оркестр повторял мелодию. На сцене что-то застучало. Это юноши и девушки бросали подарки: запонки, брелоки, цепочки; другие зрители с букетами и письмами в протянутой руке пытались взобраться на сцену еще до того, как Дикки вышел на «бис».

Хочу любить и говорить Всем о своей любви…. В толпе в любому подходить, Хочу о счастье говорить, Огонь в моей крови…

Воцарилось глубокое, благоговейное молчание, восторженные лица были мокрыми от слез; в тот момент, когда Дикки блеснул своей верхней нотой, по завороженным телам электрическим разрядом пробежала дрожь. Занавес опустился. И, словно стряхнув напряжение, зрители завопили снова. На балконе что-то затрещало: ломали приставленные в последний момент складные стулья. Неважно: это было предусмотрено в статье расходов.

Толпа медленно рассасывалась. Какая-то группа чуть ли не на руках несла изнемогающую от восторга девушку. Домохозяйки уткнулись в носовые платки. Несколько

подростков, оставаясь на своих местах, все еще вызывали: «Дикки! Дикки!» — израсходовать энергию им было так же необходимо, как излить свой восторг. Затем послышались возгласы: «Все к артистическому входу! На улицу Урс!» — и толпа хлынула.

За кулисами, с трудом переводя дыхание, Дикки вытирал пот с лица. Затем, опершись на Роже Жаннекена, пошел в артистическую. «Он болен не больше, чем я», — думал доктор, которого эти блеющие массы приводили к отчаяние. «А я для него нянька, вот и все». Музыканты не торопясь убирали свои инструменты и вполголоса разговаривали. Боб (гитара) и Жанно (клавишные) — как всегда, о еде. Другие — о женщинах. Дейв собирал в маленькую корзинку, которую одолжил у костюмерши, разбросанные по сцене дары и полувосхищенно-полунасмешливо преподносил их Дикки. Взвешивая на ладони цепочку с гравированной надписью: «От твоих фанатов из Тарн-э-Гаронн», пошутил: «Гляди-ка, старик! Вот что делают идолопоклонники!» Дикки надел цепочку на руку. Она оказалась тяжелой.

После двух недель триумфа заполнить Дворец конгрессов в Дине уже не удалось.

— Но все же мы сделали неплохой сбор, — говорил Алекс (он сидел в баре с председательницей фан-клубов Жаниной, которая смаковала уже третий коктейль «александра»). — Если учесть, что восемь дней назад здесь пел Сарду и что Лама выступает четырнадцатого июля…

— Люди не выкладывают по сорок-пятьдесят франков трижды за полмесяца… мы должны были это предвидеть, — без обиняков высказалась Жанина.

У нее был дар говорить об очевидных вещах так, что хотелось дать ей пощечину. Это была очень прямолинейная женщина, что не слишком-то украшало ее.

— Проклятье, — ответил Алекс, вместо того чтобы сказать «вы правы».

Но Жанина поняла это именно так.

— В конце концов хоть раз членов фан-клуба посадили на удобные места, — сказала она, допивая свой коктейль. За день она поглощала массу подслащенных, но крепких напитков, так что к вечеру частенько появлялась в зале, слегка пошатываясь. Это смешило Алекса. Но не сегодня. Его мучила одна проблема.

— Скопище кретинов, — произнес он абсолютно бесстрастно, будто сказал: «славные ребята». (Члены фан-клубов были для него низшей расой, пехотинцами, что позволяют себя убивать. Если они посмотрят спектакль в приличных условиях два-три раза за лето, с них и этого довольно.) — Ну разве не так, доктор? Разве это не правда? К примеру, эти психопатки, что лезут за кулисы, и готовы на все, разве это здоровое явление, а?

Доктор с газетой в руках как раз входил в бар. Проорав свои положенные полчаса в день, Алекс угомонился. Его шутка означала желание закрыть тему. Жанина до последней капли допила коктейль. (Выпить еще один? Не сейчас… Она достигла той стадии приятного помутнения в голове, которое отделяло ее от мира и вполне устраивало. Когда туман начнет рассеиваться, тогда посмотрим.) Она подобострастно рассмеялась. Поняла, что Алекс уже выкинул свой номер. Разумеется, она шепнет словечко девушкам, прежде всего Анне-Мари и Джине. Жанина дорожила своим призрачным авторитетом: когда-то она была составителем и ведущей одной известной телепередачи. И женой заместителя директора телевизионного канала. Муж и передача уплыли вслед за сорока пятью годами жизни Жанины, бывшей мисс Кабур, мисс «Серебряный берег», которую называли «прекраснейшей грудью Франции». Та минимальная власть, которая сопряжена даже с самой жалкой телепередачей, позволила ей какое-то время обольщаться, не замечать «непоправимости удара». Но с каждым днем иллюзия потихоньку таяла: Жанина испытывала от этого больше страха, чем горечи. Она и в самом деле была славной женщиной, говорившей о своем бывшем муже, сделавшем ей массу немыслимых подлостей: «Мы сохранили прекрасные отношения».