Дикки-Король
Шрифт:
— Что ж, доставайте спальные мешки, — со вздохом сказала Анна-Мари.
Они отыскали свободный угол.
— У меня нет спального мешка, — жалобно произнесла девушка из Компьеня.
— Я пойду поищу вам что-нибудь, — сказала Эльза, которая всегда чувствовала себя в какой-то мере ответственной. — Однако было бы надежнее…
Она отправилась на розыски. Ее попутчицы остались ждать в коридоре. Номера были забиты уже заснувшими девушками. Фанатка из Компьеня без ложной скромности сообщила, что она дочь крупного военного, настоящая аристократка и что ее зовут Аделина
— Восхитительное имя, — заметила Эльза, шедшая по коридору со свернутым спальным мешком под мышкой.
— Это одна из самых благородных семей в Компьене, — ответила Аделина, бледнолицая веснушчатая девушка с красивым прямым носом и маленьким накладным шиньоном, стянутым эластичной повязкой.
— Благороднейшая семья Компьеня могла бы и оплатить тебе гостиницу, — сказала Анна-Мари, никогда не упускавшая случая съязвить.
— Моя семья не приемлет Дикки, — с важным видом ответила девушка. — Я вынуждена довольствоваться в течение всего турне пятьюстами франками.
— Ты не работаешь? — спросила Полина.
— Моя семья не одобряет девушек, которые работают, — ответила Аделина. — Я тоже, между прочим. Женщина…
— Вашей семье повезло, что она может… — начала Эльза, весьма подкованная во всем, что касается женской эмансипации. Но Анна-Мари прервала ее:
— Значит, ты присоединилась к этим гастролям, чтобы найти себе парня?
— Я никогда не выйду замуж. Я люблю Дикки, и этой любви мне достаточно, — с видом подвижницы сказала Аделина. — Вам этого не понять. Мне лишь хотелось приблизиться к нему хоть один раз, только один, а осенью я уйду в монастырь. Он мог бы стать моим поручителем.
— Кем?
Аделина не снизошла до ответа. Она отнесла свой спальный мешок чуть подальше, всем своим насупленным видом показывая, что волею судеб связалась бог знает с кем.
— Совсем чокнутая, — заключила Анна-Мари. — Или придумывает все это для форса.
Эльза воздержалась от высказываний и вышла, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Полина и Анна-Мари разложили свои мешки в углу.
— Может быть, это у нее от волнения… — добродушно предположила Полина, постучав пальцем по виску. — Такой прекрасный вечер! После всех огорчений, этих мерзких газет и дождя Дикки, как никогда, прекрасно исполнил сегодня «В сердцах и цветах» и «Проблему рая».
Раскладывая свой мешок, из которого сыпались крошки печенья, она напевала:
Проблема рая — Проблема дня, Где та дорога, Что ждет меня?Анна-Мари в полумраке натягивала на себя огромную футболку, которая заменяла ей ночную рубашку: ее глубокий вздох означал, что для нее «проблема рая» далеко еще не решена. Они улеглись в углу рядом с двумя незанятыми, но заваленными одеждой и свертками кроватями. Все девушки уже уснули, и только одна, в дальнем углу комнаты, все еще читала при свете карманного фонарика. Анна-Мари ворочалась в своем мешке — ей никак не удавалось улечься поудобнее. «Как кит, зарывающийся в песок», — подумала Полина и
— Мне следовало бы написать Микки, — сказала она (это был ее младший брат). — Но песни Дикки до него почему-то не доходят. Я прокручиваю ему пластинки, говорю об атмосфере, а у него одно на уме — как бы его дорогая сестренка не потеряла того, что у девушки самое дорогое. Итальянец до мозга костей. Я его обожаю, но для восемнадцатилетнего парня он все-таки ограничен. Совсем чокнутый.
Анна-Мари согласилась. Она тоже очень любила Микки. Но в этом году все казались ей чокнутыми. Или же дебилами. Сумасшедшими. Шальными. Но на чувства эта не влияло.
— А… ты и в этом году все еще девушка? — осторожно, будто затрагивая деликатную для Полины тему, спросила она.
— Конечно. А почему бы и нет? — нисколько не смутившись и явно гордясь собой, ответила та.
Ее абсолютно не трогали иронические замечания по этому поводу, свою девственность она рассматривала как забавную оригинальность, свидетельствующую о самостоятельности мышления.
— Чтобы казаться интересной, мне не нужно прибегать к этому, — добавила она, чтобы упрочить свои позиции. (И спохватилась, ведь ее «это» могло задеть Анну-Мари.)
Но и у ее подруги было свое выношенное кредо:
— Подумаешь, а я вот такая, и ничего не могу с этим поделать, у меня огненный темперамент…
И они, покатываясь со смеху, в один голос затянули известную песню «Огненный темперамент».
— Тише! — крикнул кто-то из глубины.
— А как ты думаешь, у этой монахини из Компьеня есть мужчина?
Вернулась Эльза Вольф с туалетной сумочкой в руках, и, глядя, как она отыскивала взглядом место для ночлега, будто кресло на банкете у префекта, а потом решительным шагом направилась в самый неудобный угол, девушки чуть не задохнулись от смеха.
— Ничего себе нашла местечко — рядом с туалетом! Там она глаз не сомкнет…
— Может быть, сказать ей?
— Фи…
Анна-Мари была слишком ленивой, чтобы встать после того, как ей удалось втиснуться в свой мешок. Полина же была еще слишком молоденькой, чтобы относиться с участием к преподавательнице, которой перевалило за пятьдесят. Девушки снова стали шептаться.
— Ты думаешь, все монахини девственницы? Я жила у них, у этих святош, и подольше, чем ты, видела, что это такое. Даже лучшие из них — слабоумные, бедняжки. Ты думаешь, они не от мира сего, витают в облаках? Нет, они пересчитывают свое тряпье, и если хоть чего-то не хватает, поднимается визг; а их дурацкая мораль: все мы одна семья, не плюй в колодец, — понимаешь, что я хочу сказать?
— Совершенно верно! Именно так говорят монахини!
Еще некоторое время, лежа в своих мешках, они давились от смеха. Одна из девушек приподнялась и крикнула: «Замолчите вы или нет?» — и снова упала как подкошенная.
— Знаешь, — прошептала Полина, — иногда я начинаю сомневаться, а верят ли они, эти монахини?
— Что?
— Верят ли они в господа бога. И верят ли в него кюре.
— Ну это, пожалуй, слишком!
Анна-Мари была девушкой широких взглядов, но не бунтаркой.