Дикки-Король
Шрифт:
Сперва он орал (Орущий Дикки! Кошмар какой-то!), а потом сухо, без слез разрыдался, с трудом, словно он вот-вот задохнется, втягивая воздух; он кончился, так ему прямо и надо было сказать, он прекрасно знает, что Вери уже подыскивает кого-нибудь, — он или любой другой, во всяком случае, разницы никакой не заметят, — он уже никто, да и кто знал, когда он был хорош, а когда плох, он всем пожертвовал этой каторжной работе, и теперь его выбрасывают, он больше НИКТО!
И он швырнул свою косметическую сумку в стену, разбив зеркало (на этот раз Алекс
Все вышли из комнаты.
Восемь часов. Концерт начинается в девять. Алекс на цыпочках подходит к дверям уборной. Сталкивается с доктором.
— Ты видел его? В каком он состоянии?
— Да, конечно, видел! Но после того, что он мне сказал, не рассчитывай… Я не потерплю даже от Дикки…
Врач похож на курицу, которая подавилась зерном.
— Ты круглый дурак!
Алекс осторожно приоткрывает дверь уборной. Дикки с отупевшим видом обессиленно сидит в кресле, окруженный зеркалами.
Испуганный Алекс подходит к нему, трясет за плечо. Дикки!
— М-м-м…
— Дикки, ты заснул?
— Не смог… Мешали… Доктор, Дейв, Мюриэль… Вышвырнул их всех вон…
Голос у него вялый, зрачки расширены. Не может быть!
— Зачем ты это сделал?
— Чтобы увидеть свой имидж… Ты ведь хочешь изменить мой имидж? Смотри, как он меняется… Ты знаешь, бывают мгновенья, когда все это очень забавно. Но все-таки ужасно. Я больше совсем не чувствую себя, совсем…
И вдруг слезы полились по этому молодому невозмутимому лицу.
— О боже мой! — простонал Алекс и бросился из комнаты, чтобы найти Роже Жаннекена, который разглагольствует о своей обидчивости рассеянно слушающему его Сержу:
— Есть предел всякому терпенью, я не вижу, почему…
— Ты бросил его одного! Ты видел, в каком он состоянии и бросил одного! — орет Алекс, набрасываясь на несчастного врача, словно коршун на добычу.
— Ты лучше скажи, что он вышвырнул меня вон! У каждого все-таки есть собственное достоинство…
— Мне плевать на твое достоинство… (Кажется, что Алекс сейчас взорвется в буквальном смысле этого слова.) ОН НЕ СМОЖЕТ ПЕТЬ! А ты ступай к нему и сделай все, что сможешь! Ты мне за него головой отвечаешь!
И так же порывисто он кидается в раздевалку, где собрались музыканты. Не обращая внимания на нескольких фанатов, что болтаются там, он бросается на Дейва, тряся его, как грушу.
— Мерзавец! Мразь! Мало тебе того, что ты плюешь на свою работу, тебе еще нужно губить других! Но ты уволен! И могу гарантировать, что придется тебе попотеть, пока ты снова получишь работу, я о тебе кое-что порасскажу.
Ошалевший, поднятый со скамейки — гитара упала на пол, — Дейв соображает плохо. Подходит Патрик, готовый
— Но что он сделал? — спрашивает Боб. (Жанно и Рене тоже бормочут какие-то успокаивающие слова.) Дейв немножко забалдел, но это никогда не мешало ему играть…
— Что он сделал? Он дал Дикки такую дозу, что бедный малый НЕ СМОЖЕТ ПЕТЬ!
С выпученными глазами Алекс похож на рака. Однако всем уже не до смеха. Дейв нарушил священный запрет. И он еще усугубляет свою вину, вырвавшись из рук Алекса и издевательски приговаривая:
— О! Это страшное дело для филантропических дел мэрии! Старички будут безутешны!
Даже Жюльен не смеется. Даже Боб, который бредит одним джазом и питает только очень слабое уважение к «жанру Дикки-Король», не смеется. Что касается Жанно и Рене, то они откровенно возмущены.
— Тебе это не принесет радости, — еле слышно говорит Алекс. — Вскоре в твоем распоряжении будет все твое время, чтобы заниматься своей торговлишкой. Если, конечно, не попадешься.
В раздевалке гробовое молчание. Во время этой перепалки потрясенная Жанина так и застыла с утюгом в руке. Она гладила Дейву пиджак.
— Не расходитесь. Пойду узнаю, что можно сделать. — Алекс ушел.
Дейв — надо сказать, что он сделал себе лишнюю инъекцию, — казалось, не чувствовал окружающей его враждебности.
— Раз я уволен, то напиться волен, — как-то натянуто смеясь, пошутил он. — Пошли, толстуха. Сейчас же.
И тут, сколь бы поразительным это ни казалось, все услышали, как Жанина ответила:
— Ты не посмеешь этого сделать.
— Не посмею? Еще как.
— А твоя неустойка? — умоляюще простонала Жанина.
— Он меня выгнал. У меня есть свидетели!
— Наверно, он так не думал. И потом, так сразу не увольняют. Надо, чтобы он нашел замену. И ты не можешь уйти, не узнав, будет ли сегодня вечером концерт.
— Прямо чудеса! Ослица разверзла уста! Ладно, пошли, я чувствую, что мы здорово повеселимся.
— Нет, не пойду, — повторила Жанина.
Это было одно из самых трудных, героических усилий в ее жизни. Дейв, такой высокомерный, такой красивый, просит ее помощи, зовет ее, а она не идет! Да это же немыслимо! Ценой своей жизни она так подло не предаст Дикки. Бросить его перед спектаклем, лишить «звезду» его возможностей… Слишком чудовищно это преступление.
— Два раза «нет» мне ты не скажешь, — пригрозил Дейв.
Он ждет еще немного, несколько секунд, что для Жанины почти неодолимое искушение. Он ждет ее! В одно мгновенье она отрекается от последних часов наслаждения и муки, на которые еще могла надеяться. На глазах у нее выступают слезы, но ее ангел победил. Она остается. Дейв ушел, хлопнув дверью. Отныне она просто старуха.
Едва дверь захлопнулась, раздевалка загудела от возбуждения. «Как же мы обойдемся без него? А, это не проблема. Лишь в „Да будет свет“ он был действительно необходим… Дай-ка твою партитуру».