Дикки-Король

Малле-Жорис Франсуаза

— У нас на курсах, — вдруг заговорил он, стряхнув с себя задумчивость, — тоже учат снимать очень тонкую шкурку…

Анна-Мари прыснула.

Слышно было, как в соседнем купе Люсетта с Терезой поют: «Есть у меня мечта одна… Пусть в мире чистым будет счастье…» «Мы еще так далеки от этого, так далеки», — думала немного раздосадованная Полина.

В вагоне-ресторане г-н Ванхоф с абсолютно чистой совестью поглощал телятину. Если другие не умеют устраиваться, тем хуже для них. А он в Ниме возьмет напрокат автомобиль. В течение целого года откладывал деньги, чтобы обеспечить себе приличные условия на время турне. При желании мадемуазель Вольф, с ее-то пенсией, могла бы сделать то же самое. Так нет же, она

угощала «стаканчиком» молодых бездельников, чтобы пустить им пыль в глаза, делала подарки к дням рождения, ездила в такси. Что за экстравагантная женщина! В Ниме она с радостью согласилась бы сесть в его машину. В машину, которую благодаря тысяче хитроумных способов экономии ему удалось оплатить. Считая Эльзу ровней себе по культурному уровню, он пытался терпеливо объяснить ей все это. Разумеется, она стала строить из себя чуть ли не императрицу. Всего на десять сантиметров выше ростом, а уж возомнила о себе. А разве спать на вокзале в зале ожидания достойно человека, который как-никак с образованием? Уж он-то будет спать в своей взятой напрокат машине. Утром выходите, отправляетесь выпить кофе, а в туалете — никому это и невдомек — можно и умыться. Разве это не лучше, чем таскаться в жеваной одежде по пляжам, а затем ни с того ни с сего, только потому, что надоело, платить шестьдесят пять франков за ночлег в каком-нибудь отеле «Англетер»?

Иногда он тешит себя мыслью, что когда-нибудь и он тоже рискнет, переступит грань. Возможно, именно это желание порой вспыхивает в нем? И может быть, именно такой краткий миг и заставил его однажды увязаться за клубом фанатов?

Он безмятежно поглощает свою телятину.

«Близняшки» пели о том, что Аннелизе, Аннелизе…

— Старая песня, — сказала Анна-Мари. — Теперь у Дикки получше материал. (Это просто-напросто означало, что его песни стали лучше. Но «материал» звучало более профессионально.)

— О! Последняя пластинка! — вздохнула Полина.

Она ела апельсин, и, честно говоря, не слишком аккуратно.

— Восхитительный диск, — решительно вставила Эльза Вольф.

— Восхитительный, — эхом отозвался замечтавшийся Давид.

Анна-Мари намазывала паштет на огромный кусок хлеба.

— Анна-Мари, дорогая, не кажется ли вам, что надо бы…

— Сегодня последний день! Как только увижу Дикки, начну придерживаться диеты. В прошлом году я сбросила семь кило!

Это действительно было так. Но, вернувшись в Антверпен, в универсам и к матери, она быстро набрала их снова. Напрасно подруга детства Полина убеждала ее продолжить полезное для здоровья начинание. Увы, проходило несколько недель, и Анна-Мари потихоньку опять тучнела, опять становилась огромной печальной куклой.

Во время гастролей (хотя в обычной жизни, как могла заметить Полина, она была скорее прижимистой и всегда позволяла подругам платить за кино или еду в столовых самообслуживания) Анна-Мари тратила все; во время гастролей она казалась себе красивой; во время гастролей она посылала открытки матери. Но…

— То, о чем поет Дикки, красиво, поэтично, но это неправда, — говорила Анна-Мари. Для нее «правдой» были универсам и ее отдел (сначала галантерейный, затем, после повышения, тонкого белья. «Вас туда поставили, потому что вы несколько полноваты, и вас клиентки не стесняются»), ее мать (они без всякого стеснения обзывали друг друга бочками и стервами) и ее вес. Таблетки, которые она глотала, заметно повышали ее нервозность, но не способствовали похуданию. Худела она только под воздействием Дикки. Каждый год повторялось одно и то же: «Клянусь тебе! С начала турне я сбросила уже четыре кило восемьсот!» Это было не слишком заметно. Но ей, бедняжке, так много надо было сбросить!

— Ты прекрасно знаешь, что твои чувства и есть та самая правда. Ведь худеешь же ты!

— Да, но как только заканчиваются гастроли, я снова набираю вес.

Это означало, что благотворное влияние, оказываемое присутствием Дикки, теряло смысл,

как только он исчезал из поля зрения. Полина была не согласна. Озарение, пережитое благодаря Дикки, должно быть действенным всю жизнь. Но в начале сезона, пожалуй, не стоило затевать споров.

Вернулся г-н Ванхоф, подчеркнуто демонстрируя приятность процесса пищеварения. Он взял у Давида газету клуба. Полина и Анна-Мари переглянулись.

— Это старый экземпляр. В рюкзаке у Полины новые номера, — сказала Эльза. — По десяти бельгийских или пяти французских франков.

— Всегда найдется человек, который даст мне его почитать, — намеренно цинично ответил г-н Ванхоф. Спор с мадемуазель Вольф всегда вызывал у него довольно приятные эмоции. Но она пропустила его замечание мимо ушей.

— Что касается последней пластинки, — сказала она Анне-Мари, — то я бы, сделала одну оговорку по поводу аранжировки Меррика. Ему, наверное, кажется, что если он американец, то может делать все что угодно. А я по-прежнему предпочитаю аранжировку Жана-Лу! Полина, дорогая, дать вам клинекс?

— Вы, шовинистка, пользуетесь американскими салфетками? — рассмеялась девушка. Но клинекс взяла. Три часа в пути, а лицо уже грязное. У нее воистину особый дар: всегда быть чумазой, как пятилетний ребенок! Вздохнув, мадемуазель Вольф наклонилась и вытерла еще детское личико сидящей напротив Полины.

— Дайте я вытру, — по-матерински сказала она.

Мадемуазель Вольф прожила уже много лет; но материнское чувство пришло к ней только в клубе.

— Как бы не опоздать на автобус, — заметила Анна-Мари, укладывая остатки еды в полиэтиленовый пакет. — С этими пересадками замучаешься.

— А мне не нужен автобус в Ниме, — сказал по-прежнему довольный собой г-н Ванхоф. — Я взял напрокат машину. Есть ли желающие? Мадемуазель Вольф?

— Нет, спасибо. Я поеду в автобусе, как все, — надменно ответила она.

— А я бы с удовольствием поехала, — вставила Анна-Мари.

— Я сказал «мадемуазель Вольф», — холодно отрезал Ванхоф. — Машина ведь маленькая.

Анна-Мари насупилась.

— Очень любезно! — сказала Эльза. — Хорошо же все начинается.

У Полины, только что положившей в рот шоколад с орехами, сразу же навернулись слезы на глаза. Она была чрезвычайно ранимой и сама приходила от этого в отчаяние. Возраст?

— Ну-ну, дорогая! Я раздражена, вот и сказала это. Думайте лучше о концерте, осталось ведь несколько часов! Первое выступление сезона, Дикки будет обкатывать восемь новых песен, и никто их еще не слышал!

Полина засмеялась так же неожиданно, как только что заплакала, и вытерла ладонью глаза.

— Вот опять вы перепачкали лицо, дорогая! Дать вам кли…

Подъезжали к Ниму.

Несмотря на крики, возмущение, угрозы — «возмещение ущерба, подадим жалобу, злоупотребление властью», — пришлось все же прийти к согласию. Вызвали по телефону рабочих, пообещав скрепя сердце вознаграждение, которое неизвестно кто должен будет выдать, и те в конце концов вернулись, разобрали и погрузили части огромного полотняного корабля, затем отправились на другой конец города, чтобы снова все смонтировать. В спешке, за четыре часа.

Алекс нашел автомобиль с громкоговорителем, который должен был проехать по всему городу и предупредить зрителей о новом расположении шапито и небольшой задержке, которая возможна перед началом концерта, связался по телефону с «мерседесом», в котором все еще спал Дикки и сидел угрюмый Жаннекен. «Не торопись, Дейв, произошла небольшая заминка. Встретимся у отеля „Хилтон“, ой нет, что я говорю, совсем голову потерял, у „Новотеля“, понял? Это на окраине… А! Этого я не знаю, выпутывайся сам как-нибудь, и чтоб я вас не видел раньше восьми, впрочем, и не позже… Дай-ка я сам поговорю с ним… Спит? О! в сущности, так даже лучше, зачем его волновать. Только когда он проснется, обязательно скажи ему, что все улажено, что все в порядке, ясно? Рассчитываю на тебя, старик, и на доктора. Никакой паники!»