Дикое поле
Шрифт:
Не дав татарину опомниться, он потащил его к возку. Усадил, плюхнулся рядом и велел трогать. Ворота распахнулись, и возок выкатился на улицу. Позади верхами скакали стрелец на громадном соловом жеребце и молодой русский на караковой кобыле.
Изумленный Рифат увидел высокие зубчатые стены кремля и золотые купола церквей, пышные сады и роскошные терема, шумный многолюдный торг и рвущийся в небо расписной собор Василия Блаженного.
— В честь победы над Казанью поставлен, — нашептывал Бухвостов. — Сильна была орда, да Грозному царю покорилась. А
Мурза только ошалело мотал головой, не в силах разобраться в калейдоскопе сегодняшних событий. Какой большой и богатый город! Какая девушка на качелях! Какие огромные храмы и какая сильная крепость в столице урусов! Какими яствами его угощали, какими напитками. Он даже не понял, как из холодного поруба попал на улицы Москвы…
Вернулись в дом и опять сели за стол. Рифат выпил еще один кубок и с удивлением обнаружил, что рядом с ним сидит русский поп с большим крестом на груди. Ласково щурясь и поглаживая седую бороду, он что-то говорил, но что именно, мурза понять не мог — в голове опять зашумел крепкий мед.
— Кто это? — едва ворочая языком, спросил он.
— Твой духовник, отец Василий, — охотно ответил Бухвостов. — Он тебя и окрестит.
— Но… Но я не хочу креститься! Поменять веру — все равно, что умереть. Ты понимаешь это, Никита-ага? Как я потом вернусь в Крым?
— А зачем тебе возвращаться? — подслеповато прищурился отец Василий. — Неужто у нас плохо?
— Вот-вот, — поддержал его Яровитов. — Зачем? — Там мой дом.
— В орде и так узнают, что ты теперь крещеный — принял православие, — как бы между прочим обронил Бухвостов.
— Я не крещеный, неправда! — пьяно погрозил ему пальцем Рифат.
— А кто проверит? Поди, узнай, как на самом деле, если ты в Москве. Все поверят тому, что мы скажем. Или опять захотел в поруб?
— Нет!
— Тогда придется выбирать: или голова с плеч, или креститься, пойти на службу к великому государю и жениться на красивой девушке.
— Я подумаю, — насупился мурза. — Но почему вы не хотите взять за меня выкуп?
— Тебе и предлагают выкуп, — терпеливо объяснил Яровитов. — Выкуп за твою голову. Заплати и живи припеваючи. Хочешь написать отцу?
Откуда ни возьмись, появились чернильница, перо, бумага и песок. Больше привычный писать каламом [23] , Рифат неуверенно царапал гусиным пером, выводя закорючки арабских букв.
— Пиши поклоны родителям, да укажи, что подателю письма можно довериться, — заглядывая через его плечо, диктовал Никита Авдеевич. — Можешь даже написать, что тебе тут предлагают… Закончил?
Взяв исписанный лист, он сам посыпал его песком, чтобы чернила быстрее просохли.
23
Калам — палочка для письма
— Как лучше
— Не надо, — отмахнулся замороченный Рифат. — Он знает мою руку.
— Надо! — Бухвостов стряхнул песок и бережно спрятал письмо. — Твоя жизнь зависит от того, вернется гонец из Крыма или нет.
— Возьмите шапку, — подумав, предложил татарин. — Таких всего две: у моего отца и у меня.
— Дело, — одобрил Макар и недовольно покосился на отца Василия. Старику надоели непонятные разговоры, он хлебнул медку и задремал, тонко посвистывая носом.
— Я все написал, — устало зевнул Рифат. — Пусть Иляс-мурза дает ответ, и я поступлю так, как велит отец.
— Ладно, это мне больше нравится, — похлопал его по плечу Бухвостов. — Иди, отдыхай.
— В яму? — усмехнулся молодой мурза.
— Павлин проводит, в задней комнате тебе постелили. Но уж не обессудь, одного даже ночью не оставлю.
Никита Авдеевич кивнул стрельцу, и тот помог хмельному татарину выбраться из-за стола. Подхватил и почти понес к дверям, как малого ребенка.
— И нам пора на покой, — растер ладонями лицо Бухвостов и обернулся к Макару: — Проводи отца Василия, а я пойду к себе, устал что-то. Уж больно медленно зреет наш татарчонок…
Антипа разбудил Никиту Авдеевича среди ночи: тихонько прокрался в спаленку и потряс хозяина за плечо. Но тот проснуться не пожелал и перевернулся на другой бок. Тогда горбун встряхнул его сильнее.
— Кто? — Бухвостов открыл мутные глаза и быстро сунул руку под подушку, где всегда держал заряженный пистолет.
За окнами была кромешная темень. Тревожно шумел листвой старый сад, встречая усиливавшиеся порывы ветра. Днем парило, где-то по краю неба ходили тяжелые тучи; но дождь так и не собрался. А ночью, видать, разразится гроза.
Узнав шута, Никита Авдеевич успокоился и поморгал глазами, привыкая к сумраку комнаты, разорванному только тусклым огоньком неугасимой лампады под образами святых угодников.
— Баламут, — сладко зевнул Бухвостов. — Ну, что стряслось?
Уродливая тень горбуна метнулась по стене, придвинувшись ближе:
— Гонец из Азова со срочной вестью.
— Не могли до света подождать?
— Велел будить, дело, говорит, важное.
— Подай одеться, — велел Никита Авдеевич. Он уже понял: выспаться не удастся. Паршин зря гонца в такую даль не пошлет. Неужто басурманы подступили к крепости? Спаси Господь, это же новая война!
Кряхтя и вздыхая — ломит спину к непогоде, будь она неладна, — он накинул поданный Антипой кафтан и натянул сапоги. Тяжело ступая, спустился вниз. В горнице ждал гонец — немолодой, жилистый казак с золотой серьгой восточной работы в ухе. От гонца крепко пахло едким конским потом и цветущей полынью. Сдернув с головы мохнатую шапку, он степенно поклонился и подал дьяку туго скатанную полоску пергамента.