Дикое поле

Посняков Андрей

Джангазак, скуластый, ничем не примечательный парнишка, выслушав Утчигина, растянул губы в улыбке, аж до самых ушей.

— Якши! — сказал. — Якши.

И, развязав переметную суму, зачерпнул горстью…

— Смотрите, э!

Яркое утреннее солнце, упав на медяшки, зажгло чистым золотом, так, что Ратников даже прищурился. Потом, заметив вдруг кое-что, протянул руку… Какая-то знакомая монетка… Еще бы не знакомая! Российские десять рублей!!! А вот еще — пять.

— Это что же, ты все у караванщика выиграл?

— У ямского служки.

—

Ах… а как бы его увидать? Просто хочу спросить кое-что.

— Так беги скорей, пока не уехали! Вон он, у летней кухни сидит, зовут — Хасан.

Миг — и Ратников оказался рядом:

— Мир тебе, уважаемый.

— И тебя да благословит Аллах.

— Хочу спросить… воспросить… спрашивать…

— Говори по-своему, вах! Я урусутскую речь понимаю.

— Вот эта монетка, — Михаил подкинул на ладони на время выпрошенный у Джангазака «десярик». — Откуда она, не помнишь?

— Эта — новая, — глянув, ямской служка кивнул. — Я всегда новую мелочь — медяхи всякие — на отдельное блюдо кладу, мне хозяин ими и платит. Вчера вот, до вас, караванщики Эльчи-бея ночевали, расплачивались. Так эти медяшки — от них.

— Точно — от них? — переспросил Ратников.

— А больше никого тут и не было!

— Так-та-ак… Значит, Эльчи-бей. А кто такой этот Эльчи-бей?

— Вах, а ты не знаешь? — Хасан, похоже, сильно удивился. — Это же самый богатый работорговец в Сарае! Уважаемый человек, его сам хан знает.

— Надо же, сам хан! И что же, Эльчи-бей этой мелочью расплачивался?

— Не сам. Говорю же — люди его. Иштым-приказчик — он в этот раз караван вел.

— Ах, приказчик, — задумчиво протянул Михаил. — Приказчик Иштым. И что же, Иштым этот частенько по этой дороге ездит?

— Да бывает. Э, смешно — все рабов в Сарай везут, а этот — иногда из Сарая!

Поблагодарив служку, Ратников вскочил на лошадь и кинулся догонять орду, на ходу переваривая только что полученные сведения. Весьма, между прочим, интересные. Значит, Иштым — приказчик знаменитого купца Эльчи-бея… Купец тоже при делах? Или это только приказчика бизнес? А черт его… Точно сейчас и не скажешь.

Сарай показался еще издали, величаво выплыв зеленью садов, могучими башнями, разноцветными куполами дворцов и храмов. Огромный и многолюдный, он раскинулся на левом берегу Итиля, за перевозом, заставляя путников замереть в немом восхищении, преклоненных перед этой неземной красотой. Широкие, мощенные желтым кирпичом улицы, великолепные дворцы, украшенные изразцами храмы — мечети, синагоги, церкви — казалось, не было такой религии, которой бы не нашлось места на главных площадях ордынской столицы. Тут и там били фонтаны, у многочисленных колодцев и лавок судачили меж собой горожане, в большинстве своем — булгары, иранцы, арабы, но попадалось много и русских, точнее — людей чисто европейского облика.

Когда плыли на перевозе — на настиле из толстых досок по десяти лодкам уместилась почти вся орда красавицы Ак-ханум, — Ратников даже не мог охватить взглядом весь город и был

просто сражен открывшимся перед глазами великолепием. Такого он не ожидал! Хотя повидал и Великий Новгород, и Псков, но… эти действительно красивые русские города терялись, словно сироты, перед великолепием и многолюдством ордынской столицы! Сколько здесь всего было знакомого! Шумная людская толпа, одетые строительными лесами здания, родные до боли лица гастарбайтеров-азиатов. Впрочем, в числе последних много было и русских — по-русски и перекрикивались:

— Эй, Еропша, раствор давай!

— Дак щас, дядько Егор.

— Я те дам — щас! Быстрее давай, поворачивайся, чай, не у себя в деревне!

— Эй, работнички! Пирогов не хотите ли?

— А с чем у тя пироги-то?

— Да рыбники. С визигою, сомовики, со стерлядкою.

— А что просишь?

— Да недорого, хоть пару бусин.

— Инда, давай, пожалуй, со стерлядкою. И сбитенщика еще кликни аль водоноса.

— Так водоноса покричать или сбитенщика?

А вот провели рабов — грязных, изможденных, одетых в какие-то уму невообразимые лохмотья! То ли ров их вели рыть, то ли таскать тяжелые камни — бог весть, только выглядели бедолаги — краше в гроб кладут.

— Эльчи-бея невольники, — обернувшись в седле, сквозь зубы пояснил Утчигин. — Он на откуп строительство укреплений взял.

— А это что там за суда? — Ратников показал рукой на причалы. — Гавань?

— Да, торговая гавань, — покивал юноша. — По морю с Дербентом торг ведут, с персами, с городищами по Яику-реке. Ну и тут, вверх по Итилю. Говорят, тут когда-то богатые булгарские города были… потом их наши сожгли. Нынче что-то отстроилось, что-то нет…

— Поня-атно. А где наша госпожа живет?

— Долго еще. На самой окраине.

— Бедолага!

— Почему бедолага? Очень даже удобно, захотел — откочевал в степь. Так все монголы делают.

Дивные ограды, сады, дворцы и строительные леса тянулись по всему городу, в общем-то, довольно обширному, можно даже сказать — вольготному. Тут и там виднелись корчмы, у которых были устроены коновязи и ясли для кормления лошадей. При более внимательном рассмотрении архитектура производила впечатление некоторой эклектичности: типично восточные закрытые дворики и приемистые, с плоскими крышами, дома соседствовали с витиеватыми дворцами, даже с хоромами в русском стиле, из-за которых выглядывал золоченый купол каменной православной церкви.

Завидев церковь, рыжебородый Кузьма соскочил с лошади и, широко перекрестив лоб, поклонился. Ратников тоже перекрестился, попросив у Господа помощи во всех делах.

И тут же, вскинув глаза, поймал на себе внимательный взгляд Ак-ханум. Улыбнулся… степная принцесса тоже отозвалась улыбкой. Не забыла…

Стоявшие почти что впритык друг к другу дома постепенно сменились обширными садами и пустошами, средь которых — опять-таки вольготно! — раскинулись усадьбы ордынской знати — высокие ограды, тенистые дворы с фонтанами, двухэтажные каменные дома-дворцы.