Диктатор
Шрифт:
«Татька!
Получил посылку от тебя. Посылаю тебе персики с нашего дерева. Я здоров и чувствую себя как нельзя лучше. Возможно, что Уханов видел меня в тот самый день, когда Шапиро поточил у меня восемь (8!) зубов сразу и у меня настроение было тогда, возможно, неважное. Но этот эпизод не имеет отношения к моему здоровью, которое я считаю поправившимся коренным образом.
Попрекнуть тебя в чем-либо насчет заботы обо мне могут лишь люди, не знающие дела. Такими людьми и оказались в данном случае Молотовы. Скажи от меня Молотовым, что они ошиблись насчет тебя и
Я приеду, конечно, не в конце октября, а много раньше, в середине октября, как я говорил тебе в Сочи. В видах конспирации я пустил слух через Поскребышева о том, что смогу приехать лишь в конце октября. Авель, видимо, стал жертвой такого слуха. Не хотелось бы только, чтобы ты стала звонить об этом. О сроке моего приезда знают Татька, Молотов и, кажется. Серго.
Ну, всего хорошего.
Целую кепко ного.
P. S. Как здоровье ребят?»
Надо же, так старался разуверить в подозрениях, что «Твой Иосиф» подчеркнул жирной чертой. Мол, нет оснований для беспокойства.
«Татька!
Получил твое письмо. Ты что-то в последнее время начинаешь меня хвалить. Что это значит? Хорошо или плохо?
Новостей у меня, к сожалению, никаких. Живу неплохо, ожидаю лучшего. У нас тут испортилась погода, будь она проклята. Придется бежать в Москву.
Ты намекаешь на какие-то мои поездки. Сообщаю, что никуда (абсолютно никуда!) не ездил и ездить не собираюсь.
Целую очень ного, кепко ного.
Твой Иосиф».
Чуткий человек, проницательный, в моих едва уловимых намеках сразу разглядел ревность. Дай Бог, если говорит правду!
«Здравствуй, Татька!
Как доехала, обошлось без приключений? Как ребятишки, Сатанка? Приехала Зина (без жены Кирова). Остановилась в Зензиновке — считает, что там лучше, чем в Пузановке. Что же, очень приятно. У нас тут все по-старому: игра в городки, игра в кегли, еще раз игра в городки и т. д. Молотов успел уже дважды побывать у нас, а жена его, кажется, куда-то отлучилась.
Пока все.
Целую.
Иосиф».
Уже просто «целую» — без «це-лу-ю» и «ного», «кепко».
Что-то многое изменилось за один только год!
«Здравствуй, Татька!
Письмо получил. Хорошо, что научилась писать обстоятельные письма. Из твоего письма видно, что внешний облик Москвы начинает меняться к лучшему. Наконец-то!
«Рабочий техникум» по электротехнике получил. Пришли мне, Татька, «Рабочий техникум» по черной металлургии. Обязательно пришли (посмотри мою библиотеку — там найдешь).
В Сочи — ничего нового. Молотовы уехали. Говорят, что
Как ты поживаешь? Пусть Сатанка напишет что-нибудь. И Васька тоже.
Продолжай «информировать».
Целую.
Твой Иосиф».
Наконец-то хоть за что-то похвалил… Скупо, сдержанно, но все же!
«Здравствуй, Татька!
Карточки («игра в городки») получил. Очень смешны и интересны. Посылаю их обратно (у меня могут пропасть).
Прошлый раз не писал тебе,— теперь хочу наверстать упущенное. Книги по металлургии получил. Получил также письма Васи и Сатанки. Поцелуй их за меня — хорошие они ребята.
Я скоро буду дома. Можешь поэтому прекратить переписку…
Ну, пока все.
До свидания. Целую кепко.
Иосиф».
Уже не «твой Иосиф», а просто «Иосиф». И — «можешь прекратить переписку». Это что, финал любви, занавес?
Такие вот письма. За три последних года. Казалось бы, чего лучшего еще и желать! Конечно, это совсем не то, что писали своим возлюбленным Достоевский или Бальзак, но те же не правили великой империей, у них было время в перерывах между написанием своих романов. Но ведь и ты же — не Эвелина Ганская!
Но письма — это одно, разлука обостряет чувства, а когда постоянно рядом — Иосиф становится неузнаваемым. Каждая мелочь бесит его так, что боишься его затронуть, по целым дням может молчать, будто потерял дар речи и будто рядом с ним никого нет, существует на свете только он один со своими тайными думами, со своей единственной правотой, со своей отчужденностью от всего, что может принести человеку радость. И какое дьявольское умение обидеть, унизить, повергнуть в прах даже не столько словом, сколько испепеляюще-мрачным, ненавидящим взглядом. Такое впечатление, что именно она, его жена, его дети, вся его семья мешают ему править страной, мешают мыслить, действовать, связывают его по рукам и ногам. И Надежда Сергеевна все более утверждалась в мысли, что таким деспотичным натурам, как ее муж, нельзя жениться, нельзя иметь семью, ибо, как бы они ни старались, их брак будет всегда несчастливым и трагичным.
Вот и совсем недавно Сталин раскричался на нее, обвиняя в том, что она не революционерка, а мещанка и что ее надо вышвырнуть из партии, как это уже было в 1921 году во время очередной чистки. Тогда ее «вычистили» «за недостаточную общественную деятельность», хотя она и работала в личном секретариате Ленина!
— Тогда за тебя вступился добренький дядюшка Владимир Ильич, но я и пальцем не шевельну! — рявкнул он, доведя ее до истерики.— Как он вознес эту семейку Аллилуевых в своем письме в комиссию по чистке! Подумаешь, прятали его и Зиновьева от ищеек Керенского! Какая бы была трагедия для партии, если бы их выследили!
— Теперь я окончательно убедилась,— сдерживая рыдания, сказала Надежда Сергеевна,— что ты — человек, потерявший всякую совесть. А скорее всего, ее у тебя никогда и не было, просто ты искусно притворялся. С трибуны ты говоришь о Ленине совершенно другое. И ты забыл, что «семейка Аллилуевых» прятала и тебя. Вот если бы тебя выследили, то трагедии для партии не произошло бы. И ты разве не знаешь, что в тот год, когда меня «вычистили», родился твой сын Вася? Могла я быть «достаточно» общественно активной?