Димитров. Сын рабочего класса
Шрифт:
Новые овации залили театральный зал.
— Может быть, не лишним будет напомнить вам в этой связи о моменте, когда закончился известный Лейпцигский процесс. И во время процесса и в особенности после него я официально направил несколько телеграмм тогдашнему премьер-министру Болгарии Николе Мушанову и тогдашнему болгарскому правительству, прося разрешить мне, болгарину, оправданному германским судом, вернуться на родину и посвятить свои силы и способности работе и борьбе в своей стране. Ответ был тоже официальным: «Георгий Димитров не является болгарским подданным». В тогдашних условиях, дорогие соотечественники, это означало, что я и другие обвиняемые вместе со мной болгары должны были оставаться в хищных лапах того самого Геринга и того самого Гитлера,
Никола Мушанов и его тогдашний министр внутренних дел Гиргинов теперь кричат о демократии, пытаясь предать забвению тот позорный факт, что они закрыли двери родины перед болгарским подданным, перед болгарином, который старался, насколько у него хватало сил, защищать честь болгарского народа.
В зале раздались возгласы: «Позор!» Люди негодовали, возмущались теми, кто поступил так в отношении своих соотечественников.
— Я напомнил вам об этом потому, что, когда я сошел с самолета на родную землю, я первым делом просмотрел болгарские газеты. Я раскрыл и прочитал зеленое «Земеделско знаме» [41] , «Свободен народ» [42] и другое «Знаме». Скажите, товарищи, в какой другой стране так бессовестно, так нагло и бесчестно лгут и клевещут на свой собственный народ, на свою страну и ее правительство, пользующееся доверием огромного большинства народа? Эти люди совершенно распоясались! Они строят все на клевете, интригах и лжи. Тогда как в это время на долгие-долгие годы решается судьба Болгарии, судьба болгарского народа.
41
Зеленое «Земеделско знаме» — имеется в виду издававшееся в то время «Народно земеделско знаме» — орган отколовшейся от Болгарского земледельческого народного союза в 1945 году реакционной оппозиционной группировки.
42
«Свободен народ» — орган оппозиционной группировки, отколовшейся в 1945 году от социал-демократической партии. Газета закрыта за антинародную деятельность.
Димитров передохнул, провел рукой по поредевшим волосам и продолжил;
— Дело Отечественного фронта — историческое дело, правительство Отечественного фронта выполняет в настоящий момент историческую роль. И болгарин или болгарка, которые мешают этому, подрывают единство Отечественного фронта, патриотическое единство болгарского народа, являются либо заблуждающимися людьми, либо врагами свободы и независимости нашего народа. Мы, болгары, хотим сами устраивать свои внутренние дела.
Он говорил о грубом вмешательстве в жизнь страны англо-американцев, которым помогали буржуазная оппозиция и фашистское отребье.
— Мы хотим создать прочное патриотическое единство нашего народа, которое необходимо для разрешения наших внутренних и международных задач. И если я своим приездом смогу помочь в этом деле, я буду счастлив. Моим желанием является, если наш народ сочтет это необходимым и полезным, посвятить последние годы своей жизни непосредственному служению своему народу.
— Да здравствует Димитров! — слышалось со всех сторон.
До конца жизни жители столицы, присутствовавшие на этом торжестве, не забудут вечера 6 ноября 1945 года.
Со всех сторон летели телеграммы. Народ приветствовал Димитрова болгарским «добре дошли» — «добро пожаловать». Он ответил через печать. В этом ответе, в частности, говорилось:
«Сторонники Отечественного фронта, сторонники рабочей партии — коммунистов, рабочий класс и крестьяне, народная интеллигенция, боевой наш народ могут быть полностью уверены, что я постараюсь служить нашей родине с еще большей энергией, без остатка посвящая этой службе все свои силы и способности… Выросши в борьбе за благо трудящихся, за благо народа, живши в непрерывной борьбе с их врагами,
Действительно, болгарский народ маленький, но он велик в своей железной воле, велик в своей непоколебимой духовной мощи, велик в своей вере в правду и справедливость, велик в своих огромных талантах и дарованиях, которые таятся по городам и селам.
Автомобиль, оставив столицу, вышел на широкое и гладкое шоссе и понесся на юг. Предстоял долгий путь: София — Пазарджик — Пловдив — Карлово — Казанлык.
Весна давно наступила. По обеим сторонам шоссе зеленели нивы, сады. В синем небе плыли белые облака, зародившиеся на высоких горных вершинах.
Димитров сидел у окна и не отрывал взгляда от весенней панорамы. Автомобиль мчался на юг, и родина, как на киноленте, раскрывала ему все свои прелести. В добрых глазах его светилась тихая радость. Вот она, столько раз виденная в мечтах родина! Она все та же, какой он ее оставил столько лет назад, — бедная, оборванная, измученная. И все же красивая и великая! Сейчас она простиралась перед ним во всей своей обездоленности. Она рассказывала ему о своей отсталости, о своем мученическом пути, который прошла за четверть века фашистского гнета. И он слушал ее и понимал, как верный ее сын.
Маленькие, разбросанные селеньица дымили у подножья гор. Быстрые потоки и шустрые речки, виляя, бежали по полям. Пахарь медленно ступал за парой тощих коров, опираясь на деревянную, времен дедушки Адама, соху. Женщина в черной косынке с прялкой в руках пересекала поле по узкой, извивающейся тропинке, за спиной ее из большой домотканой пестрой торбы выглядывала детская головка. Куда она шла? О чем она думала в этот час? В чью память она носит эту черную траурную косынку? Бедная, исстрадавшаяся болгарская мать! Может быть, она напомнила ему его мать? Он глядел ей вслед, пока машина не сделала поворот и он не поте* рял из виду и эту женщину б черной косынке и горбу, из которой выглядывала детская головка… А вон там, на повороте, у самой рощицы, сидит, как на картинке, мальчишка-пастушок. Опершись на палку, он с любопытством глядит на приближающуюся автомашину. Стадо его белеет по другую сторону шоссе. Большая собака разлеглась посреди дороги. Машина сбавила ход. Возле рощицы возвышалась белая каменная пирамидка с красной звездой на вершине.
— Останови машину, — сказал Димитров шоферу.
Шофер съехал на обочину и остановился. Димитров и его двое спутников вышли. Любопытство пастушонка нарастало. Кто такие? Зачем остановились?
Димитров направился к пирамидке. Туда же пошел и пастушонок, не сводя глаз с непонятного ему человека. Много людей бывало у памятника погибшему партизану, многие останавливались около него и читали скромную надпись. Но этот человек и его товарищи не были похожи на других.
Остановившись у скромного памятника, они прочли: «Петко Василев из села Крушаре, геройски погиб в бою с фашистской жандармерией». Димитров снял шляпу, опустил голову. «Вот в память кого черные платки на женщинах», — вздохнул он и, вынув из петлицы пальто розу, которую ему подарили, провожая в путь, положил ее у подножья пирамидки. Обернувшись, он увидел пастушонка.
— Из вашего села этот партизан?
— Из нашего. Это мой брат.
Положив руку на плечо пастушонка, Димитров участливо переспросил:
— Твой брат?
— Да, мой брат. Его хотели схватить живым, но не сумели. Три часа он сражался с жандармами. Когда кончились патроны, он подорвал себя бомбой.
Пастушонок рассказывал об этом звонким детским голосом, как рассказывают хорошо заученный урок. Ему так часто приходится рассказывать о героическом подвиге брата — гордости не только семьи, не только села, но и всей околии. Чувствуя дружелюбие приезжих и искренний интерес к судьбе брата, пастушонок стал рассказывать боевую историю своего села, из которого вышло пятнадцать партизан.