Динка прощается с детством (ил. Н. Воробьевой)
Шрифт:
– Довольно. Я сделал все, что мог, – холодно сказал он. – И не советую вам больше связываться с этим народом…
Динка вспыхнула, с губ ее готовы были сорваться дерзкие, непоправимые слова. Но глаза пана остановили ее… Это были холодные, застывшие, как ледяная вода, глаза бездушного человека.
В голове у Динки метнулась испуганная мысль: отнимет бумагу… Она неловко поклонилась и пошла к двери.
– Подождите, – сказал он. – Передайте вашему Ефиму, чтобы он зашел ко мне! Сегодня же! Сейчас!
Долго сдерживаемое раздражение пана вдруг прорвалось, на висках его
– И гоните всех, всех со двора! – с бешенством закричал он. – Я никому больше не продам ни одной коровы! Я продам их оптом! Мне надоел этот базар!..
Динка испуганно метнулась к двери.
– Прощайте! – крикнула она на пороге, но пан уже не видел ее.
Задыхаясь от душившего его гнева, он беспомощно рвал ворот рубашки.
Динка захлопнула за собой дверь и выбежала на крыльцо.
Глава 36
Не так пан, як его пидпанок
Во дворе экономии и около калитки, ведущей к панской веранде, толпился народ. Тихо переговариваясь меж собой и цыкая на малых ребят, стояли солдатки. В старых, вылинявших от солнца герсетах, с темными бабьими очипками на волосах, они робко жались друг к другу; их изможденные лица с выплаканными глазами были обращены к веранде, за которой скрылась Динка.
Все, кто стоял в списке Ефима, собрались тут со своими детьми и стариками; только вместо покалеченной Прыськи пришла ее старшая дочка, десятилетняя Ульянка, в длинном, не по росту, безрукавном сарафане, в фартуке, по краю вышитом крестом. Ульянка, сморщив обсыпанный веснушками нос, не спускала глаз с панского крыльца. В этой же кучке солдаток стоял высокий, прямой и строгий Ефим. Скручивая козью ножку из махорки, он тоже нетерпеливо ждал Динку и, стараясь не показать своего волнения, шутил с пристававшей к нему Федоркой.
– Ой боже мой! Дядечка Ефим, хоть бы вы с Динкой пошли. Чего она так долго у пана?
– А я знаю чего? Може, кофей пьет!
– Э, ни! Не до кофею ей. Просыть вона, наша голубка, пана, а он уперся, да и ни в какую… – покачала головой старуха и, вытерев двумя пальцами рот, обернулась к солдаткам: – Мабуть, понапрасну ждем? Нема счастья солдатской доле!
На руках у солдатки заплакал ребенок.
– Цыц ты! Уймить его, тетю, бо, може, зараз сам пан выйдет и с хуторской панночкой! – испуганно сказала Ульянка.
– Не выйдет он, доню, для пана наши слезы как тот дождь: чим больше нападает, тем больше родит панская земля!
По другой стороне палисадника, около флигеля с высоким крылечком, стояли двое братьев Матюшкиных и юркий, сморщенный старичишка – первый богач на деревне Иван Заходько; рядом с ними, похаживая около крыльца, беседовали мужики победнее, рассчитывая и себе прихватить у пана за наличный расчет породистую корову, а то и две, если дозволят местные богатеи.
Матюшкины и окружавшие их мужики держались с достоинством; добротно одетые, несмотря на жаркий летний полдень, в синие суконные жупаны, в начищенных сапогах и в фуражках на смазанных маслом волосах, они, видимо, ждали Павлуху и о чем-то деловито сговаривались между собой. Но Павлуха, раздраженный неожиданным появлением
– Хочь до ночи стойте, хочь землю грызите, а не видать вам панских коров! Я тут один надо всем распоряжаюсь, я панское добро стерегу, як пес!
– А это нам давно известно, что ты пес! – с усмешкой сказал Ефим, сплевывая изо рта цигарку. – Только ты и пану своему не верный пес!
– А тебе что тут надо? Привел голытьбу, да еще и барышню хуторскую с бумагой послал. Толчешься здесь с самого утра! Так зараз и выйдет до тебя пан, ожидай!
– Коровы симменталки [4] ему снадобились!
4
Симменталка – порода коров.
– Эй, бабы! Тут вам не церква, милостыню не подают!
– Кажна букашка свое место знае… А вы до пана лезете, всю экономию провоняли! Я б вас всех поганой метлой отсюдова вымел! – сплюнул Федор Матюшкин.
– И чего ты дывышься, Павлуха? Пошла барышня до пана, ну, это ихнее дело! Тут не об коровах речь… – тоненько хихикнул Заходько, прикрывая ладонью беззубый рот.
– А тебе, Иван Заходько, в домовину пора, дак ты уж хоть напоследок не страмись перед людьми! – презрительно сказал Ефим.
– Ох ты, проклятая голота! Ну гляди, Ефим, не заплакать бы тебе колысь!
– Ты б, старый черт, не заплакал, а моих слез тебе не видать!
– Гляди, Ефим… Много ты воли берешь, во все суешься. Гляди, не об слезах речь, кровью б не захлебнулся, – угрожающе бросил Павлуха и, взмахнув кулаком на плачущих солдаток, истошно заорал: – Очищай экономию! Нима чего тут комедию перед паном представлять! Не дам я коров на выплат, и кончено дело! А ну геть отсюда! Геть! Геть!..
– Да что ты, Павло? Есть у тебя совесть? Обожди, хоть барышню дождемся!
– Не гони, Павло! Что мы тебе делаем!.. – заплакали солдатки.
– Ось, барышня наша выйшла! – закричала вдруг Ульянка. – Барышня! Барышня!..
С крыльца поспешно сбежала Динка, волоча за собой платок и размахивая над головой бумагой, но лицо у нее было озабоченное. Солдатки двинулись вперед, налегли грудью на палисадник.
– С бумагой вышла!
– Только смутная чего-сь…
– Невже услышал господь наши слезы…
Богатеи молча, с нескрываемым ехидством смотрели на Динку.
– Барышня! – кинулась к ней Ульянка. – Чи дал, чи не дал пан?
– Он дал, дал! – запыхавшись и хлопая за собой калиткой, сказала Динка. – Только не так, как надо… Он дал на выплату до осени, и по выбору, но только не сейчас, а когда выплатите… – залпом сообщила она окружившим ее солдаткам.
– Ну а як же, як же, доню моя! Задаром же коров никто не даст!
– За это и говорить нечего!
– Дай тебе бог, Диночка!
– Постаралась ты за нас, голубка! – радуясь и утирая слезы, благодарили Динку солдатки.