Диомед, сын Тидея

Валентинов Андрей

А на пир уже, считай, треть Куретии собралась. Белозубые, чернобородые, в плащах меховых. Ну и, понятно, оружие не забыли. И не потому, что воевать собрались (Какая война, понимаешь? Гость дорогой приехал!), просто, что за мужчина без оружия? Женщина – не мужчина!

Кричат бараны в ужасе предсмертном, гремят медные щиты, моросит дождик на Плевронском поле. И костры горят...

Пируем! Хейя-я-я-я!

А ветер-Дориец с гор дует, вести во все стороны разносит. И возвращаются вести эхом, да таким, что ушам больно. Ойней Живоглот стада в ущелья дальние угоняет, добро из дворца вывозит –

о пире услыхал. И уже поговаривают в землях дальних – неспроста пир этот. Видать, решил Адраст Злосчастный перед смертью слово свое исполнить, внуков на престолы вернуть. Только теперь не с Фив решил начать – с Калидона. Иначе зачем Диомеду на Плевронском поле с родичами гулять-веселиться?

А мы себе пируем. Хейя-я-я-я-я!

А гости – один за другим, баранов гонят, подарки везут. Басилею – отдельно, сыну его Фоасу – отдельно, и Диомеду-родичу, само собой. Один панцирь медный привез, другой – копье, третий – щит, четвертый – поножи. И шлем, и лук. Странно как-то: сам собой у меня полный доспех сложился.

Да чего странного? Обычай тут такой – оружие дарить. Днем пируем, ночью пируем, утром тоже пируем...

У Фоаса борода – до ушей. Как у его отца. И зубы – гвозди бронзовые кусать можно.

– Пять сотен на запад послали. Еще две готовят. Думают, умные очень, понимаешь!

И зубы скалит. Смешно ему, Фоасу! И мне смешно: мы тут пируем, а фиванцы войска с востока на запад передвигают. И чего им бояться? Будто гуляют здесь титаны с главным титаном Диомедом во главе, все с сосну корабельную ростом, скалы плечом передвигают. Ведь далеко мы, чтобы в Беотию попасть, надо земли калидонские пройти, а потом и Локриду. А ведь все знают – не пропустит Живоглот куретское войско. Костьми своими живоглотскими ляжет!

Смешно! – Помнишь, Фоас, ты сказал, что мы вырастем, а мир – состарится?

Смеется мой родич. Помнит!

А когда народу на все поле набилось – кто в шатре, кто просто у костра, – самое интересное начали. Это у ахейцев-неженок на пир флейтисток с танцовщицами кличут. А у куретов вместо музыки – звон медный, вместо танцев женских-девичьих – игрища военные. Прутья в землю воткнули – стрелами с сотни шагов сбивать, щиты вкопали – это для копий, дорогу под горой расчистили – на конях длинногривых гонять.

Пируем!

А ветер-Дориец все дует, вести разносит, а ему навстречу – эхо. И вот однажды дрогнули горы, камешками мелкими вниз покатились. Потому что горькая весть – как гром. Стоишь, оглушенный, и что делать, не знаешь.

В Аргосе, за стенами Лариссы Неприступной, умер ванакт Адраст Талид, роду Амифаонидов, прозванный среди людей Злосчастным...

Тихо умер – не так, как жил.

Прощай, дед! Легкой тебе дороги! Хайре!

Замерло поле, понурили головы бородачи. Ведь радоваться приехали, не печалиться! А тут горе такое! Потянулись толпами к шатру моему (мне и шатер подарили), головами качали, а затем камни собирать принялись. И выросла среди поля алтарь-гора, и вновь заревели бараны, и быки заревели, и вознесся к серым небесам жертвенный дым...

И еще пуще народ на поле наше повалил. Если радость, то и дома посидеть можно. А тут – беда, горе, ведь родич умер (сразу вспомнили, что дед мой Андремону-басилею – дядя троюродный)! И снова пир начался, но уже поминальный. А на поминальном пиру все должно быть: и бой с оружием, и пляски в броне полной, и многое, многое еше...

Поминаем

деда Адраста!

А дождь все капает, а эхо вести несет – нежданные, удивительные. Будто бы у погребального костра Адраста-ванакта поклялись его родичи дедово обещание выполнить, внуков его в их царства водворить. И что собрались они в Элевсин, чтобы там помянуть Семерых, потому как сам Адраст перед смертью о том просил.

И Эгиалей, ванакт новый, собрался, и все сыновья-эпигоны, кто оружие носить может. И Сфенел, грозного Капанея сын, и Амфиараиды – Алкмеон Заячья Губа и Амфилох Щербатый, и Полидор Толстяк, и Эвриал Смуглый, и Промах Дылда. Все, вот только Диомед не с ними. В Этолии Диомед Тидид, на Плевронском поле деда поминает. Ему до Фив дела нет.

Собрались – и пошли. Воинов мало взяли, чуток (с клюв воробьиный), чтобы разбойники дорогой дары в храм Элевсинский не растащили. И дивится вся Эллады – что это? Для войска – мало, для посольства – многовато.

В Микенах стражу дополнительную выставили, в Фивах басилей Лаодамант смотр своим Серебряным Палицам устроил. А Тиресий-прорицатель сказал: «Пускай!». «Пускай!» – и все. Вот и думают в Фивах, затылки чешут. Чешут, а войскам на всякий случай на месте стоять велят. Потому как Элевсин – на востоке, а Диомед – на западе.

Вот так и в Кеми затылки чесали!

А на поле Плевронском уже не море – Океан! Новые гости за речкой шатры разбивают – места нет. А в центре, У алтаря еще теплого, главное начинается. Воина не слезами – доблестью поминают. Копьями постучали, мечами позвенели, настала пора для «трагедии», а по-простому козлодрания. Расчистили поле. По краям – полсотни удальцов верхами. Посреди – козел, огромный, седой, испугаться можно. Приготовились, ждут. Зрители ждут, всадники – и козел ждет. И вот ударила медь...

Ха-а-а-ай!!!

Рванули, дороги не разбирая, сшибая друг друга на мокрую землю. Мемекнул козел, за шерсть седую схваченный. И вот уже тащат... перехватили... снова тащат... и вновь перехватили!

Ха-а-а-ай!!!

А выиграет в трагедии-козлодрании тот, кто козла к шатру басилееву бросит. Да только непросто это! Падают, кричат, в шерсть козлиную вцепляются, от морд конских уворачиваются, от копыт – кто на землю свалился...

...А эхо не спит, вести несет. Из Элевсина повернули эпигоны прямиком к рубежам беотийским. Потому как велела сама Деметра, Элевсинской рощи хозяйка, дядю Амфиарая помянуть, что возле Фив навеки в землю ушел. А в Фивах уже войско готовят, басилеи местные дружины сзывают, да только опаска есть. С мальчишками-эпигонами две сотни всего воинов, а на западе Диомед Тидид со своими куретами пирует – деда Адраста поминает. А еще слушок появился: неспроста это. Пошлет Лаодамант, басилей фиванский, войска на запад, к Этолии ближе, а тут из Аттики эпигонам подмога подоспеет.

И чему верить? Разве что Тиресия-боговидца спросить, так ведь он свое уже сказал.

Пускай!

Упал у шатра козел, мемекнул в последний раз и в Гадес свой козлиный отправился.

Допереживался!

Вот и победитель – грязный, в земле мокрой, одни зубы белеют. Так это же Фоас! Ну, молодец, родич! Над полем Плевронским крик, над полем Плевронским рев, ба-силей Андремон сына целует, а вот и быка ведут с рогами золочеными и бубенцами на шее – серебряными. Победителю! Увидели куреты быка – замерли. Замерли – рты открыли.