Диомед, сын Тидея
Шрифт:
А Капанид коров считает. Кто же его знал, что царских земель в Арголиде нашей – за год не объехать? Пришлось Сфенелу богоравному нашими стадами и пашнями заняться. Тем более мы с ним оба – опекуны Киантиппа, так, что дел у Капанида – решать не перерешать.
С войском тоже удачно вышло. Лавагетом теперь Эматион, Эматион Пандионид. А кого еще было ставить? Он – из учеников дяди Эгиалея лучший. Шептали мне на ушко иные имена, да я слова дядины не забыл. Зачем мне богоравный лавагет с кучей родичей и мечтою о золотом венце?
Так и правим.
А еще – Микены! И в первую очередь – Микены!
.. .Вот и доехали до храма! Тут тоже толпа, хоть и поменьше. Значит, опять улыбаться, про Сфенела-ванакта слушать, затем – столбом у алтаря стоять, гнусавящему жрецу внимая. А потом... Потом самое время исчезнуть. Для того в храме подземный ход имеется – под улицей идет, под дома подныривает. Далеко – до самой городской стены. А там, у Диркских ворот, домик маленький стоит, желтой черепицей покрытый. А в домике том ставни заколочены и дверь никогда не открывается...
* * *
– ...Богоравный Атрей приказал казнить начальника колесниц. Тайно казнить. А еще приказал объявить, что скоро покинет город. Не сам – с сыновьями...
Купец-лазутчик говорит шепотом, то и дело оглядываясь, словно всесильный Атрей даже тут имеет соглядатаев. Честно говоря, я бы не удивился, хотя у дверей закрытых – мои гетайры, и у подземного хода они же, а в горнице нас трое: мы с разговорчивым торговцем и дядя Эвмел. Я слушаю, вопросы задаю. Дядя Эвмел на нас не смотрит, таблички на столике перекладывает.
– Отъезд будет представлен как бегство. Якобы богоравный Атрей вынужден покинуть город из-за брата...
Я только вздохнул. Один Дий Подземный знает, что за игру ведут там, в Микенах! С Эврисфеем понятно – в трон корнями врос, никого к себе не пускает, даже с родичами чаще всего через Копрея-глашатая общается. Правят же Пелопиды – Атрей с братом Фиестом. Почти полвека вместе правят – ссорятся, мирятся, играют в ссоры и снова играют – уже в примирение. Поди разберись! То золотой жезл Пелопсов поделить не могут, то из-за жены чьей-нибудь ругаются, то друг друга изгоняют – и снова мирятся, снова вместе правят.
(А еще болтают, будто Атрей Фиестовых сыновей убил и папаше скормил за обедом под гороховой подливой. А тот его жене яду подсыпал. Интересно, кто эти слухи сочиняет? Не удивлюсь, если они сами – Атрей с Фиестом. Игра у них такая!)
– Богоравный Атрей послал также тайных гонцов в Дельфы и Афины. И в Калидон...
...Уж не к дядюшке ли Терситу? Хотел же удавить мерзавца, хотел! Даже веревку припас! До вот не сложилось.
– И еще, ванакт... Богоравный Атрей с Эврисфеем говорил. О чем – неизвестно,
Лазутчик облегченно вздыхает. Все! Можно брать серебро и исчезать – все тем же подземным ходом. Но не всех этот ход спасал. За два последних года три лазутчика сгинули. Двое – без следа, третьего у Львиных ворот бронзовыми гвоздями к дереву прибили.
Тяжела длань микенская!
– И что скажешь, дядя?
Теперь нас в горнице двое. Но дядя Эвмел не спешит. Молчит, таблички алебастровые перекладывает. Налево – направо, налево – направо...
– Понимаешь, Тидид, Пелопиды ссорятся тогда, когда хотят всех убедить, будто в Микенах плохо. Соседи облегченно вздыхают, поворачиваются спиной...
Дядя прав. Пролетел слух о съеденных сыновьях Фиестовых, пролетел-прогремел, всех в столбняк вгоняя. А микенская армия уже у Орхомена стоит: открывай ворота!.. Заговорили о баране волшебном, который в сундуке Атреевом хранился (баран! в сундуке!) и Фиестом-злокозненным исхищен был, а микенские колесницы уже по коринфским улицам колесами стучат!
– Значит, война, дядя? С нами?
А что же еще? Недаром Атрей сказал: «Скоро!».
Не спешит дядя Эвмел, таблички перекладывает. Налево – направо, налево – направо.
– Еще нет, Тидид, еще нет... Затылок у них чешется.
И вновь он прав. Два года мы ждали войны. С того самого дня, как я надел венец, с того самого часа, как гонец Эврисфея привез поздравления новому басилею Аргоса. Поэтому и езжу я каждый год в Фивы и Калидон, поэтому и гощу у чернобородых родичей-куретов. Чешется затылок у владык микенских! Боязно повернуться им лицом к Аргосу!
Пока еще – боязно.
Но кто знает, может быть, и решились братья Пелопиды мне укорот дать. Фивы после разгрома не город уже – городишко, Ферсандру, братцу моему двоюродному, большого войска не собрать. А Этолия далеко – за горами, за морем. Решились бы – если б не дядя Геракл.
Вот уж не знаешь, что беда, что благо! Месяцев через восемь после нашей последней встречи пришлось дяде Гераклу из Калидона уехать. Дурость какая-то случилась. На пиру у Ойнея (нашел дядя к кому на пир ходить – к Живоглоту!) зашиб он какого-то сопляка из Живоглотовых родичей. Хлипок сопляк оказался – одна затрещина, и сразу – на костер.
Я уже вступиться хотел, и не я один. Да только дядя не послушал – собрал добро и распрощался. Вся Ахайя думала, куда теперь вечного скитальца занесет?
А занесло его аккурат к дорийцам. Вот тут-то я наши с Гиллом разговоры и вспомнил!
А когда дядя легко, словно и не шестой десяток ему пошел, разнес-разметал воинство Корона-лапифа, что на дорийцев вздумал войной пойти, когда разгромил Лаогора Дриопского, ясно всем стало – проснулся Великий Геракл. Отоспался в тихом Калидоне – и вновь ГЕРАКЛОМ стал!
И – дрогнула Эллада!
А потом еще весть пришла: Эгимний, дорийский вождь, Гилла Гераклида усыновил и наследником сделал. Все удивлялись – да только не я.