Диомед, сын Тидея
Шрифт:
– Миносе та? – удивляюсь. – Миносе акате но?
А как не удивиться? Оказывается «Минос» – не имя, как думают все у нас, но и не титул, как рассказывал дядя Эвмел, а что-то среднее. Вроде как степень посвящения. Растет себе царевич, царем становится, а после уже – Миносом.
– А ты... ты тоже Минос? – спрашиваю осторожно. Уже не на Древнем (Дий Критский с ним!) – на нашем, общепонятном.
– Нет, – на смуглом, загорелом дочерна лице (привет Эвриалу) еле приметная усмешка. – Мой дед был последним. Отец
Я киваю – слышал. Идоменею, басилею Крита, последнему из династии Миносов, было, как и мне, шесть, когда погиб его отец, Девкалион Миносид. И царства великого Критского больше нет, и Кносс, древняя столица, уже в руинах. Но все равно...
Говорим о пустяках – как и положено при первом знакомстве. О серьезном – после. За широкой спиной критского басилея – пять сотен кораблей, наследство Великих Миносов. С таким союзником никакие Микены не страшны! Но это потом, сейчас – просто болтаем. Но и это интересно. Да еще как интересно!
– А те куреты, что на Крите жили, – не отстаю я. – Они из Этолии? Или наши, этолийские, с Крита?
Теперь он уже не улыбается – смеется. Смеется, длинными жилистыми руками разводит:
– Ну ты и спросил, Тидид! Тебе бы с моим дядей покойным поговорить, с Астерием. Он-то все знал! А я с семи лет в море. Сегодня – Таршиш, завтра – Кеми. Какие уж тут куреты!
– С Астерием? – удивляюсь я, вспоминая уроки дяди Эвмела. – Но твой дядя...
– Его еще Минотавром звали, – охотно поясняет Идоменей Критский. – Дядя Минотавр тебе бы всю эту древность вмиг разъяснил!
Шутит? Нет, не шутит, моряк! Да-а! А хорошо звучит: мой дядя Минотавр, моя бабушка Гидра...
Впрочем, я и сам Медузы Горгоны праправнук!
* * *
И снова богоравные на поле толпятся, снова орут, снова руками машут. Но на этот раз не копейщики по доспехам гремят – лучники мастерством хвалятся.
– У-у-у-у-у-ух! А-а-а-а-а-а-ах!
Это, конечно, Любимчик. Три стрелы, одна задругой – и три голубя, одурев от нежданной свободы, взлетают в жаркое белесое небо. Срезаны нитки – как раз посередине каждая.
– Э-э-э-э-э-э-эх!
Улыбается Лаэртид, от удовольствия нос морщит. Всех победил, даже Аякса Оилида, даже Тевкра. А ведь тот лучшим считался!
(Ну, лук-то понятно. А вот вчера Любимчик даже меня удивил – на мечах всех обставил. И ростом вроде бы не вышел, и статью, и двигается, словно краб по песку, – а поди ж ты!..)
А я на рыжего смотрю – и все диву даюсь, маму вспоминая. Нет, он действительно Любимчик! Пожалела его мама! А ведь могла бы и в паука превратить. Говорят, это у нее хорошо получается! А как она по-куретски щебетала! Смех, да и только! Интересно, о чем это они так долго разговаривали?
Но как нос дерет, Любимчик! Прямо Агамемнон какой-то!
– Радуйся, Диомед!
Засмотрелся!
– Радуйся!
Киваю, а сам вспомнить его не могу. Немолод уже, хоть и не стар, морщинки в уголках губ, на висках седина, как у Патрокла, а глаза... Ой, непростые глаза!
– Я – Протесилай из Филаки.
Точно! Какой-то родич тамошнего басилея, кажется.
– У нас много общих знакомых, Диомед Тидид.
Сказал – и странно так взглянул. Словно я догадаться должен.
– Бывает, – согласился я. – Ты мне, случаем, не дядя?
Чуть дрогнули губы. Смеется? Смеется! Словно дедушка над неразумным внуком.
– Не дядя, Тидид, хотя мой дядя, говорят, очень любил тебя. А вот твоя мать меня не любит. Боюсь, это взаимно.
А в глазах... Словно кто-то другой на меня смотрит.
Страшно даже!
– Моя мать...
– Я не имею в виду Аргею, дочь Адраста. Прощай, Диомед. Если буду тебе нужен, приезжай в Филаку.
Вновь дрогнул губами, поклонился. А я с трудом сумел собственную челюсть поймать – руками. Отвалилась челюсть.
Любимчик меня по плечу своей лапищей хлопает, смеется, головой рыжей качает.
– Видел, как я их всех? Видел? Пошли выпьем, а? По чаше, не больше!
– Пошли, – вздыхаю я, а сам о Протесилае Филакском думаю. Ничего себе, намеки! Да кто он такой, Протесилай этот?
А Одиссей меня к поварне дворцовой тащит, не отпускает. Ну, лапищи у парня!
– Сделал я их, сделал! И Тевкра сделал, и Оилида! Эх, жалко, сестра твоя не видела!
Чуть не спросил «какая?», да вовремя язык прикусил.
– И угораздило ее замуж так рано выйти! Такая девушка, я тебе скажу, куда там Елене! Прямо здесь бы и женился, Афиной клянусь! Как у нее кожа пахнет! А губы!.. Эй, ты чего, Диомед? Ты не падай!
Упадешь тут!..
* * *
– Человек о богах
Должен говорить только доброе,
И на нем не будет вины.
Пелопс, сын Тантала!
Я скажу о тебе иное, чем предки...
Впервые вижу толстого аэда! Щеки лепешками свисают, а брюхо такое, что лиру ставить можно. Зато голос и вправду – всем голосам голос!
– Я скажу, что некогда твой отец,
Созывая богов на милый Сипил,
Благозаконно
Воздавал им пиром за пир...
Впрочем, голос голосом, а слушать его, кажется, никто и не собирается. И то, песен про Пелопса нам не пели, что ли? Сидят у нас всех эти Пелопиды костью в горле!
«У нас» – потому, что все мы здесь, у дворцового портика. Всех собрал Тиндарей. Слева от меня Эврипил, сын Эвемона (козопас – и борода козлиная!), справа Асклепиады – Подалирий и Махаон, Капанид с Амфилохом – чуть сзади, Атриды же, как водится, впереди – носы копьями выставили.