Диорама инфернальных регионов, или девятый вопрос дьявола
Шрифт:
— Но… — попыталась возразить я.
— Перл! — проговорил профессор так, словно в моем имени было пятнадцать «р».
Я побежала наверх.
— Что с тобой? — спросила Салли Энн, когда я влетела в комнату.
Я объяснила ей ситуацию, пока она помогала мне стащить рабочий комбинезон и натянуть турецкий наряд.
— Что они себе думают?! — возмутилась Салли Энн. — Стой смирно! Если я тут не затяну, ты из этого вывалишься.
— У меня ноги мерзнут! — завопила я.
Шляпу можно было назвать шляпой лишь с большой натяжкой. В дождь она бы вас совершенно не защитила. В конце
— Ой-ой, — пробормотала она.
— Что такое?
— Ничего. Ладно, пойдем. Я хочу это видеть. Одежда меняет человека, верно?
— Меня — нет! — возразила я и чуть не полетела с лестницы, но Салли меня поймала. — Как люди вообще ходят на таких каблуках?!
Нигде на свете не бывает так темно, как в театре за кулисами, но Салли Энн как-то сумела провести меня между всеми этими веревками и мешками с песком, ничего не задев. Я несла туфли. За занавесом туда-сюда носился профессор. Я быстро нацепила туфли, выглянула сквозь щель в занавесе, и меня ослепили лампы на сцене.
Фазевеллу пришлось орать, чтобы его услышали: вероятно, театр был под завязку забит пьяными.
— А теперь моя очаровательная ассистентка продемонстрирует, что не скован еще палаш, способный порезать ее! Она в силах увернуться от клинка любого кавалериста, является ли он ветераном великой армии республики…
Толпа зашикала и засвистела.
— …сражался ли он при Теннесси под началом великого Натана Бедфорда Форреста!
Толпа разразилась одобрительными возгласами и затопала.
— Давай, — прошептал профессор и открыл занавес.
Я заморгала от яркого света; мне по-прежнему ничего не было видно. Мозолистая ладонь Фазевелла ухватила меня за руку и потянула вперед.
— Леди и джентльмены, позвольте представить вам Афродиту, жемчужину Камберленда!
Я застыла.
Толпа продолжала вопить.
На столе перед нами лежал длинный ящик, похожий на гроб; крышка его была откинута. Рядом на столе лежала груда палашей.
— Ложись в ящик, золотце, — тихо скомандовал Фазевелл.
На нем было длинное синее одеяние и колпак, лицо блестело от пота.
Я подошла к ящику, словно марионетка, и увидела грязную подушку и вульгарного вида покрывало.
— Если кто-то сомневается в том, что наша Афродита абсолютно неуязвима, предлагаю за дополнительную плату в пятьдесят центов встать здесь, на сцене. После того как я засуну все палаши в ящик, можно будет заглянуть в него и убедиться, что ножи не нанесли ни малейшего ущерба этой молодой женщине — разве что ее наряду.
Толпа разразилась хохотом. Смаргивая слезы, я наклонилась над ящиком и вышла из туфель, сначала из левой, затем из правой. Я подняла голову и увидела лицо какого-то жирного типа в первом ряду. Он мне подмигнул.
В моих ушах зазвучал голос профессора: «Сейчас семейное представление, друг мой, приходите после десяти».
Я развернулась и побежала.
Крики толпы пронесли меня через занавес, мимо Салли Энн и профессора. Во внезапно окружившей меня тьме я споткнулась о мешок с песком, упала и ободрала колени, потом встала, распахнула дверь и
— Перл! Вернись!
Лицо мое горело от стыда и гнева на себя, толпу, Фазевелла, профессора, на Салли Энн и на эти дурацкие туфли! Мчась по коридорам босиком, словно обезьянка, я поклялась, что никогда больше не надену ничего подобного. Я летела со всех ног — не наверх, не в комнату, где я спала, а к единственному месту в музее, которое в душе ощущала своим.
Я захлопнула за собой дверь и остановилась, тяжело дыша, у диорамы инфернальных регионов.
Кто-то — возможно, профессор — частично выполнил мои обязанности, погасив иллюминацию. Эту часть работы я любила меньше всего — выключать лампы одну за другой, как будто свечи на торте. Но профессор не смотал рулон до конца. За сценой было темно, но на холсте, на уровне глаз, трепетал небольшой клочок света.
Наверняка мои друзья, когда я исчезла, решили, что я хочу оказаться как можно дальше от музея. Но они ошиблись. Я бежала не от чего-то, я бежала к чему-то, хотя и не знала, к чему именно. Желание найти это «что-то» и составляет основную часть моей истории — возможно даже, всей моей жизни.
Я подошла к единственному мерцающему пятнышку со своей стороны холста. Кончик моего носа оказался в дюйме от краски. Вздохнув, я почувствовала запах древесных опилок и грецкого ореха. Когда я выдохнула, кусочек сделался еще ярче. Если осторожно подуть на огонек, он не погаснет, а разгорится. Так и случилось с этим светящимся местом. Я почти увидела сквозь него какую-то комнату с витражами. Сзади донесся женский голос, звавший меня по имени, впереди звучала органная музыка.
Я закрыла глаза и сосредоточилась не на холсте, а на комнате за ним.
И шагнула вперед.
Вам когда-нибудь доводилось проходить сквозь паутину? Вот так я и шагнула из Колоссального Космополитического музея и павильона Науки и Искусства профессора ван дер Аста в место безбилетного киоска, в мой собственный холст, в мои инфернальные регионы.
Это были не похороны, а бал. Органист играл вальс.
Открыв глаза, я увидела, что нахожусь в танцевальном зале, полном призраков.
Я протянула руку назад, силясь нащупать холст или хоть что-нибудь знакомое и надежное. Но вместо этого я почувствовала холодную твердую поверхность: великолепное окно-витраж во всю стену, с изображениями русалок, волшебников и девушки за рулем адской машины. Окно и комната завертелись вокруг меня. Ноги подогнулись, и я осела на прекрасный паркетный пол.
Нет, это не комната кружилась, это кружились танцоры, и еще как! Пятьдесят пар в вихре танца неслись по залу; сквозь их полупрозрачные тела видны были серебряные канделябры, стенные панели из красного дерева и обои из золотой фольги. Среди танцоров были старики и молодые люди, богато и бедно одетые, белые, чернокожие и индейцы. На одних были парики и короткие бархатные штаны, на других — одежда из замши и меховые шапки, были и те, кто надел бальное платье или фрак. Они не походили на актеров и двигались быстрее, чем, казалось, позволяют шаги. Их ноги не касались пола. Эти танцоры вальсировали в воздухе.