Дипломатическая быль. Записки посла во Франции
Шрифт:
Не успел улететь самолет с возвращавшимся в Москву А. Козыревым, как приходит сообщение, что через несколько дней во Францию прилетит Б. Панкин. Что поделаешь? Париж! Один из его замов с лихорадочным рвением и суетливостью разъясняет мне по телефону, что требуется мой срочный отъезд из Парижа.
Осенняя Москва — я там 17 октября — вся в движении, в тревогах, в борьбе. В гигантском водовороте судьба власти, республик, самой страны. Союзные структуры подвержены процессу быстрой эрозии и разложения прежде всего наверху. Суета рассадки по новым местам. Какое уж тут дело до меня. Я хочу прежде всего выяснить один вопрос: в силу каких причин было изменено решение насчет меня? Запрашиваюсь к Б. Панкину. Прошло много недель, прежде
Следуют какие-то несвязные слова об обстановке.
Заходит разговор о работе. Тут Панкин оживляется: «Я предлагаю работу в исследовательском департаменте», — повторяет он подброшенное в Париже предложение с изящным пояснением насчет того, насколько необходимы для новой внешней политики «яйцеголовые». Хочу заметить, оставляя в стороне терминологические тонкости Панкина, что работа в Управлении оценок и планирования, а именно об этом он вел речь, заслуживает всякого уважения, и не так просто занять в Управлении должность главного советника Однако существует некая символика в МИДе и в любой администрации вообще, при которой одни назначения выглядят более менее приличествующими послужному списку и оценке работы того или иного человека, другие могут восприниматься иначе или совсем иначе. Я задаю Панкину вопрос, почему бы мне не заняться какой-нибудь оперативной работой.
— Нет, — чеканит он.
— Почему?
— Видишь ли, в отношении МИДа продолжаются критические публикации. Нельзя рисковать. Вот и сегодня очередная, — при этом он судорожно ворошит пачку газет.
— Ну, если говорить обо мне, то на все публикации, касавшиеся меня, я ответил, и МИДу лучше тоже открыто реагировать на все, на что требуется и можно отвечать. От этого будет только выигрыш.
— Сложно это, — как-то пугливо мямлит Панкин. — Лучше маневр, дипломатичность.
Панкин меняет тональность, начинает уговаривать, просит подумать, согласиться, произносит даже что-то типа «мол, потом…». Согласия я ему не даю, не обещаю, не могу обещать, решив для себя, что в таких условиях лучше распрощаться с дипломатической службой вообще. Прощаюсь. Панкин вдруг вспоминает, что мы давно знаем друг друга, встает(!), отводит в сторону, интересуется семьей, говорит, что Валентина (его жена) скептически отнеслась к его назначению министром.
Как права была Валентина! Кстати — стечение обстоятельств — в этот же вечер, через каких-то пару часов после нашего разговора Панкина снимают. На этом кончился фарс с пребыванием его в кабинете министра иностранных дел Советского Союза.
Но вернемся к Франции и событиям августа 1991 года.
Для французского президента эти события явились полной неожиданностью. То, что произошло в Москве 19 августа, находилось в глубоком противоречии с его представлениями о желательном, с точки зрения геополитических интересов Франции, развитии обстановки в Советском Союзе, его взглядами на пути решения национального вопроса и сохранение целостности государств, его оценками государственных деятелей нашей страны. Это и определило особенности его первой реакции. Затем пришлось спешно, шарахаясь под ударами оппозиции в собственной стране и критики из Советского Союза, в пожарном порядке менять позицию.
В то же время Жак Ширак с самого начала событий взял четкую линию осуждения путча и поддержки действий Б. Н. Ельцина. Его представители находились в контакте со мной, чтобы направить в Москву делегацию из ближайших помощников мэра Парижа, и такая делегация вылетела к нам вскоре после того, как танки покинули столицу. Ж. Ширак направил напрямую и через посольство развернутое поздравление Б. Ельцину и организовал массовые манифестации в поддержку демократии в Советском
21 августа меня посетил Пьер Моруа. Он высказал убеждение, что столь крупный сдвиг в сторону демократии, который свершился в Москве в результате ликвидации путча, — событие историческое — и это несомненно скажется на всей мировой политике. Создаст принципиально новые возможности для развития советско-французских отношений.
Я был согласен с ним и покинул Париж именно с такими мыслями о будущем сотрудничестве между Советским Союзом и Францией. Французские исследователи отношений между Советским Союзом и Францией середины шестидесятых-семидесятых годов, т. е. периода их активного развития, отмечали, что эти отношения охватили тогда главным образом правительственную сферу, были в основном контактами между государственными аппаратами двух стран. В их развитие не была достаточно глубоко и широко вовлечена общественность Советского Союза и Франции. Правда в такой оценке была Так, может быть, теперь этот недостаток в сближении двух стран удастся преодолеть, тем более что, работая над Договором между Советским Союзом и Францией, мы с французскими коллегами такую задачу ставили.
Эпилог
Один из министров иностранных дел Франции середины семидесятых годов Мишель Жобер — человек саркастического ума и парадоксальных высказываний — заметил в своих мемуарах, что в международных делах малейшее изменение, «перемещение даже пылинки», явление редкое и важности чрезвычайной. Может быть, для каких-то моментов истории это и верно, хотя автор все равно утрирует: международная жизнь никогда не стоит на месте. Однако в последние годы произошли столь крупные события, что они изменили и политическую карту мира, и существо международных отношений. В эпицентре вновь, как не раз в последнем столетии (да только ли в последнем), оказалась наша страна. Не стало Советского Союза. На его территории образовалось пятнадцать суверенных государств.
В феврале 1992 года президент Российской Федерации Б. Н. Ельцин совершил свой первый официальный визит за рубеж. Приглашений было немало. Избрана для такого визита была Франция. Москва и Париж стремились придать визиту как можно большее политическое звучание. Его основным итогом стало подписание политического Договора между двумя странами. Для новой России речь шла о первом договоре такого уровня. Весьма примечательно, что подписанный Б. Н. Ельциным и Ф. Миттераном Договор повторил не только все содержание, но и формулировки Договора 1990 года. Фактически речь шла о переподписании одного и того же текста. В преамбуле Договора был добавлено: «Российская Федерация является государством — продолжателем Советского Союза».
Правда, претерпело изменение само название договора. В 1990 году он назывался «Договор о согласии и сотрудничестве между СССР и Францией». В 1992 году проще — «Договор между Российской Федерацией и Францией». С чем было связано изъятие из названия двух емких понятий: «согласие и сотрудничество»? Я в подготовке визита 1992 года участия не принимал и мотивировки такого решения не знаю. Может быть, это отражало стремление внести элемент формального отличия нового текста, без размышлений о том, ведет ли это к потере качества. Тем более примечательно сохранение самого содержания Договора 1990 года.
Договор между Россией и Францией ратифицирован в обеих странах и составляет ныне фундамент их развивающегося сотрудничества В этом сказалась сила преемственности во взаимодействии двух стран на протяжении более чем ста лет, с той, однако, существенной новизной, что теперь возникла возможность осуществлять это взаимодействие в условиях сходного в своей основе общественного строя в Российской Федерации и во Франции. Эго также свидетельство того, что Договор между Советским Союзом и Францией, подписанный в 1990 году, обогнал свое время, поскольку оказался применимым к принципиально новому этапу международных отношений.