Дипломатия
Шрифт:
Первое было подчеркнуто в обращении Эйзенхауэра 31 октября, где он обрушил на Великобританию и Францию всю дипломатическую мощь Америки. «Не может быть мира вне права. И не может быть такого права, когда мы будем требовать от тех, кто противостоит нам, одного кодекса международного поведения, а от наших друзей — другого» [744] . Представление, будто международные отношения целиком и полностью определяются в рамках международного права, уходит своими корнями в глубь американской истории. Предположение, будто Америке следует вести себя как беспристрастному, базирующемуся только на нормах морали арбитру поведения стран, независимо от собственных национальных интересов, геополитики или союзных обязательств, является частью ностальгии по давно прошедшим временам. В реальном же мире дипломатия включает в себя, хотя бы отчасти, умение делать выбор в каждом отдельном случае и отличать друзей от
744
Документы Эйзенхауэра. Т. «1956 год». С. 1066
Строго конструктивистская точка зрения, заключающаяся в том, что единственным законным поводом для войны является самооборона, была выдвинута в декабре 1956 года Джоном Фостером Даллесом, который толковал статью I договора о создании НАТО именно как создающую подобное обязательство:
«...Вопрос заключается в том, что мы воспринимаем данное нападение при данных обстоятельствах как нарушающее Устав Организации Объединенных Наций и статью I собственно Северо-Атлантического пакта, требующую от всех договаривающихся сторон отказаться от применения силы и разрешать все свои споры мирным путем. В этом и заключается суть нашей жалобы: в том, что был нарушен договор, а не в том, что отсутствовали консультации» [745] .
745
Замечания Даллеса на пресс-конференции 18 декабря 1956 г. // Бюллетень государственного департамента. Т. XXXVI. № 915 (7 января 1956 г.). С. 5
Никто до этого еще не интерпретировал статью I договора о Северо-Атлантическом пакте столь пацифистски; никто этого не делал и после. Само представление о том, что устав военного союза предусматривает обязательное для его членов требование разрешать все споры мирным путем, может свести с ума кого угодно. Во всяком случае, вопрос не был чисто правовым: требовалось уяснить, предполагает ли общее членство возможность иметь свои собственные жизненно важные интересы, или это напрочь исключается. Разве столь предосудительно для каждого из союзников питать некую надежду на понимание, независимо от расхождения во взглядах по тому или иному поводу?
Джордж Кеннан и Уолтер Липпман, двое великих оппонентов в споре на раннем этапе зарождения политики сдерживания, безоговорочно думали именно так. Джордж Кеннан призывал к терпеливому пониманию:
«Мы спотыкались в ряде случаев в прошлом; но наши друзья не использовали это против нас. Более того, на нас лежит тяжкая доля ответственности за то отчаяние, которое подвигло французское и британское правительства на столь плохо продуманную и жалкую акцию» [746] .
746
Приводится: Кайл. Суэц. С. 426.
Уолтер Липпман пошел еще дальше и стал утверждать, что успех Великобритании и Франции — в интересах Америки:
«Франко-британскую акцию будут судить по результатам... Американские интересы, пусть даже мы дистанцировались от принятия самого решения, заключаются в том, что Франция и Британия должны теперь добиться успеха. Как бы нам ни хотелось, чтобы они вовсе не начинали, мы не можем теперь хотеть, чтобы их постигла неудача» [747] .
Третья предпосылка американской политики — тайная мечта стать лидером мира развивающихся стран — оказалась неосуществимой. Ричард Никсон, возможно, лучше всех из числа послевоенных американских руководителей изучивший, в чем заключаются национальные интересы страны, поставил Америку в авангард антиколониальной борьбы 2 ноября, за четыре дня до выборов, когда провозгласил:
747
Там же
«Впервые в истории мы продемонстрировали независимость от англо-французской политики в отношении Азии и Африки, которая представляется нам отражением колониальной традиции. И эта декларация независимости наэлектризовала весь мир» [748] .
В свете более поздних заявлений Никсона трудно поверить, что это заявление отражало что-то большее, чем следование указаниям.
И это еще не все, что случилось. Насер вовсе не стал вести более умеренную политику как в отношении Запада, так и в отношении своих арабских союзников. Его радикализм не позволил ему признать, что он был спасен лишь благодаря американскому нажиму,
748
Приводится в кн. Herman Finer. Dulles over Suez: The Theory and Practice of His Diplomacy (Файнер Герман. Даллес в связи с Суэцем: теория и практика его дипломатии). Chicago: Quadrangle Books, 1964. P. 397.
Не улучшила Америка и своего положения среди прочих неприсоединившихся стран. Не прошло и нескольких месяцев с момента Суэцкого кризиса, как она уже стала котироваться среди неприсоединившихся стран не выше, чем Великобритания. Дело было не в том, что большинство неприсоединившихся стран вдруг почему-то разочаровалось в заокеанской великой державе, — они просто осознали свои дипломатические возможности. Если говорить о Суэцком кризисе, эти нации помнили не то, что Соединенные Штаты поддержали Насера, а то, что Насер добился успеха, ловко натравливая сверхдержавы друг на друга. Суэцкий кризис также впервые послужил неприсоединившимся странам базовым уроком основополагающих истин «холодной войны»: оказание давления на Соединенные Штаты обычно приводило к заверениям с их стороны в добром отношении и к попыткам снять источник недовольства, в то время как попытки давления на Советский Союз могли оказаться рискованными, ибо неизменным ответом Советского Союза была порция неприятных контрмер.
На протяжении десятилетий после Суэцкого кризиса эти тенденции в значительной степени усилились. Осуждение американской политики превратилось в ритуал конференций неприсоединившихся стран. Осуждение советских действий в качестве одного из итогов периодически проводимых встреч неприсоединившихся стран было весьма редким и непрямым. Поскольку статистически невероятно, что Соединенные Штаты всегда неправы, направленность неприсоединившихся стран отражала расчет интересов, а не моральность суждений.
Наиболее глубокие последствия Суэцкий кризис вызвал по обеим сторонам разграничительной линии в Центральной Европе. Тогдашний главный пропагандист Египта Анвар Садат писал 19 ноября:
«Сегодня в мире есть-только две великие державы, Соединенные Штаты и Советский Союз... Ультиматум поставил Великобританию и Францию на свое место — держав не крупных и не сильных» [749] .
Союзники Америки сделали тот же вывод. Суэцкий кризис заставил их осознать, что один из основополагающих принципов Атлантического союза, а именно, полное совпадение интересов Европы и Соединенных Штатов, в лучшем случае, верен лишь частично. С этого момента аргументация в пользу ненужности для Европы ядерного оружия, ибо этот континент всегда может рассчитывать на американскую поддержку, наталкивалась на воспоминания о Суэце. Конечно, Великобритания всегда имела независимое мнение на этот счет. Что же касается Франции, то статья во французской ежедневной газете «Попюлер» от 9 ноября 1956 года отразила будущее твердое убеждение Франции: «Французское правительство, без сомнения, вскоре примет решение о производстве ядерного оружия... Советская угроза применения ракет развеяла все мечты и иллюзии» [750] .
749
Приводится: Кайл. Суэц. С. 477
750
Там же. С. 495
Не только участники событий в Суэце ощутили на себе отдачу от чересчур резкого размежевания Америки со своими союзниками. Канцлер Аденауэр, лучший из друзей Америки в послевоенной Европе, какого только можно себе представить, откровенно восхищался Даллесом. Но даже он рассматривал американскую дипломатическую деятельность в связи с Суэцем как потенциальное предостережение относительно возможности достижения договоренности глобального характера между Соединенными Штатами и Советским Союзом, при наличии которой дело кончится тем, что Европа вынуждена будет заплатить свою цену.