Дипломатия

Киссинджер Генри

«Заветной мечтой Штреземана, как он однажды признался мне, было: освободить Рейнскую область, вернуть Эйпен-Мальмеди и Саар, тщательно организовать аншлюсс с Австрией и получить по мандату или иным образом африканскую колонию, где можно было бы раздобыть жизненно важное тропическое сырье и куда можно было бы направить избыточную энергию молодого поколения» [361] .

Штреземан, таким образом, явно не был «хорошим европейцем» в том смысле, как это стало пониматься после второй мировой войны, правда, такого критерия тогда еще не существовало. Большинство государственных деятелей Запада разделяли точку зрения Штреземана, что версальские соглашения требуется пересмотреть, особенно касательно Востока, и что Локарно является лишь этапом этого процесса. Для Франции, конечно, было невыносимо больно иметь дело с Германией,

возродившейся после той самой войны, в которую Франция вложила всю себя. И все равно это было точным отражением нового соотношения сил. Штреземан понимал, что даже в рамках Версаля Германия потенциально является самой сильной нацией Европы. Из этого умозаключения он сделал вывод в духе «Realpolitik», что у него появилась возможность восстановить Германию, по меньшей мере, на уровне 1914 года, а то и продвинуться дальше.

361

Цит. у Бреттона, Штреземан. С. 22

Однако в противоположность своим националистическим критикам — и абсолютно вопреки нацистам — Штреземан полагался на терпение, компромисс и благословение со стороны европейского консенсуса для достижения поставленных перед собою целей. Живой ум позволял ему торговаться при помощи бумажных уступок — к примеру, по столь чувствительному и символическому вопросу; как репарации, — ради того, чтобы покончить с военной оккупацией Германии и добиться в перспективе перемен долгосрочного характера, которые обязательно вывели бы его страну на самые передовые рубежи. Но, в отличие от германских националистов, он не видел необходимости в ревизии Версаля при помощи насилия.

Возможности следовать подобной политике были для Штреземана обусловлены ресурсами и потенциалом Германии. Война не сломила германской мощи, а Версаль улучшил ее геополитические позиции. Даже гораздо более катастрофическое поражение во второй мировой войне не дало своим результатом уменьшение германского влияния в Европе. Штреземан вовсе не был предшественником нацистов, атаковавших западные ценности, — было бы точнее рассматривать нацистские эксцессы как разрыв со штреземановской постепенной и, безусловно, мирной политикой достижения для своей страны решающей роли в Европе.

Со временем тактика для Штреземана могла обратиться в стратегию, а необходимость в убежденность. В нынешние времена первоначальным мотивом сближения президента Садата с Израилем наверняка являлась его попытка подорвать свой сложившийся на Западе имидж воинственного араба и психологически поставить Израиль в положение обороняющегося. Как и Штреземан, Садат попытался построить барьер между своим противником и его друзьями. Выполнив разумные требования Израиля, он надеялся ослабить его постоянную решимость не возвращать арабские, а особенно египетские, земли. Но шло время, и Садат и на деле стал апостолом мира и сторонником ликвидации пропастей в международных отношениях, что первоначально, возможно, было всего лишь позой. Со временем стремление к миру и поиск примирения перестали для Садата быть просто инструментом политики достижения национальных интересов и стали самодовлеющими ценностями. Не шел ли Штреземан по тому же пути? С безвременной кончиной его еще на одну загадку истории стало больше.

К моменту смерти Штреземана вопрос репараций был почти рещен, а германская западная граница стала постоянной. Германия оставалась реваншистской лишь в отношении восточных границ и пересмотра условий разоружения по Версальскому договору. Попытка оказать давление на Германию посредством оккупации ее территории не увенчалась успехом, а более соответствующий веяниям времени локарнский подход на основе принципа коллективной безопасности не приглушил германского требования паритета. Государственные деятели Европы находили, теперь утешение в беззаветной преданности идее разоружения, в которой им виделась самая верная надежда на мир.

Право Германии на паритет надежно угнездилось в умах британцев. Еще во время первого срока пребывания на посту премьер-министр лейбористского правительства Рамсей Макдональд объявил разоружение задачей первостепеннейшей важности. Во время второго срока, начавшегося в 1929 году, он приостановил строительство военно-морской базы в Сингапуре и сооружение новых крейсеров и подводных лодок. В 1932 году его правительство объявило мораторий на строительство аэропланов. Главный советник Макдональда по этому вопросу Филип Ноэль-Бейкер заявил, что только разоружение может предотвратить новую войну.

Главное противоречие между паритетом для Германии и безопасностью для Франции так

и осталось неразрещенным, причем скорее всего потому, что было изначально неразрешимым. В 1932 году, за год до прихода Гитлера к власти, французский премьер-министр Эдуард Эррио пророчески заявлял: «У меня нет иллюзий. Я убежден, что Германия желает вновь вооружиться... Мы находимся на поворотном пункте истории. Пока что Германия следовала политике подчинения... Теперь она начинает следовать политике самостоятельной постановки вопросов. Завтра это будет политика территориальных требований» [362] . Самым замечательным аспектом этого заявления является его пассивный, отрещенный тон. Эррио не сказал ничего о французской армии, которая оставалась сильнейшей в Европе; о Рейнской области, демилитаризованной в соответствии с Локарно; о все еще разоруженной Германии; не сказал и об ответственности Франции за безопасность Восточной Европы. Не желая воевать за свои убеждения, Франция просто ожидала решения собственной участи.

362

Цит. по кн.: Эдемтвэйт. Франция. С. 29

Великобритания рассматривала события на континенте с совершенно иной точки зрения. Желая умиротворить Германию, она неустанно оказывала давление на Францию, чтобы та согласилась на германский паритет в области вооружений. А эксперты по вопросам разоружения печально известны своими способностями сочинять планы, которые формально отвечают требованиям безопасности, но не затрагивают ее сущности. Так, британские эксперты разработали предложение, дающее Германии паритет, но не разрешающее введение всеобщей воинской повинности, тем самым теоретически отдавая предпочтение Франции с ее значительными обученными резервами (словно Германия, если зайдет достаточно далеко, не найдет способа обойти это последнее, по существу, незначительное препятствие).

В тот же самый судьбоносный год перед приходом Гитлера к власти демократическое германское правительство сочло возможным уверенно покинуть конференцию по разоружению в знак протеста против, как было сказано, дискриминации со стороны Франции. Его умоляли вернуться на заседания, обещая «равенство прав в системе, обеспечивающей безопасность для всех наций» [363] , — что является обтекаемой фразой, объединяющей теоретическое право на паритет с оговорками относительно «безопасности», что делало и то и другое труднодостижимым. Но общество этих тонкостей не различало. Газета «Нью стейтсмен», орган лейбористской партии, приветствовала эту формулу как «не ограниченное ничем признание принципа равенства государств». По другую сторону британского политического спектра «Тайме» с одобрением отзывалась о «своевременном отказе от неравенства» [364] .

363

Черчилль Уинстон С. Вторая мировая война. Т. 1. Надвигающийся шторм С. 74

364

Там же. С. 73

Формула «равенства в рамках системы безопасности» была, однако, противоречива по сути. Франция была уже не в силах защититься от Германии, а Великобритания продолжала отказывать Франции в военном союзе, что дало бы лишь грубое приближение к геополитическому равенству (однако, исходя из опыта войны, даже это находилось под вопросом). Даже когда Англия настаивала на определении равенства терминами сугубо формального свойства, чтобы покончить с дискриминацией Германии, она хранила молчание по поводу влияния подобного равенства на европейское равновесие. В 1932 году отчаявшийся премьер-министр Макдональд заявил французскому министру иностранных дел Поль-Бонкуру: «Французские требования всегда создают затруднения, ибо от Великобритании ожидается принятие на себя новых обязательств, а такое в настоящий момент не предвидится» [365] . Это тупиковое состояние деморализации продолжалось до тех пор, пока Гитлер в октябре 1933 года не ушел с переговоров о разоружении.

365

Цит. по: Тэйлор. Первопричины второй мировой войны. С. 66