Директива Джэнсона
Шрифт:
– Когда Джанис занималась всем этим, – Коллинз махнул рукой, показывая на мебель и бытовую технику, – она называла кухню своим «уголком». Уголком, где завтракают, обедают и все такое. – Они заняли места за стойкой из полированного гранита, устроившись на высоких круглых стульях из кожи и хромированной стали. – Суперавтоматическая кофеварка «Фаэма», купленная Джанис. Семьдесят пять фунтов высококачественной легированной стали и электронный мозг, превосходящий то, что имелось на лунном модуле, – и все для того, чтобы приготовить пару чашек кофе. Изобретение, достойное Пентагона, не так ли? – Его серо-стальные
– Вы всегда старались быть самым умным учеником в классе, не так ли? – пригубил кофе Джэнсон.
Его глаза оставались жесткими. Коллинз позаботился о том, чтобы наливать кофе у него на виду, ненавязчиво показывая, что не подсыпал в него никакой отравы. Точно так же, поставив на стол две чашки, он предложил Джэнсону выбрать, из какой пить. Джэнсон не мог не восхищаться дотошностью, с которой Коллинз предупреждал любую параноидальную мысль своего бывшего сотрудника.
Правительственный чиновник пропустил мимо ушей его издевку.
– Сказать по правде, я бы предпочел, чтобы вы по-прежнему держали меня под прицелом – просто потому, что это хоть как-то успокоит ваши дрожащие от напряжения нервы. Не сомневаюсь, в этом вы найдете больше спокойствия, чем в любых моих словах. Соответственно, не будете действовать чересчур поспешно. – Он пожал плечами. – Вот видите, я посвящаю вас в свои мысли. Чем большего взаимопонимания мы достигнем, тем спокойнее вы будете себя чувствовать.
– Любопытная расчетливость, – проворчал Джэнсон.
Судя по всему, помощник государственного секретаря решил, что лучший способ избежать тяжелых увечий – это четко и недвусмысленно показать, что его жизнь находится в руках бывшего оперативного агента. «Если ты можешь меня убить, ты не причинишь мне вреда», – примерно такими были рассуждения Коллинза.
– Просто чтобы отметить субботу, я сделаю себе кофе по-ирландски, – сказал Коллинз, откупоривая бутылку бурбона и наливая немного в свою чашку. – Не желаете присоединиться? – Джэнсон оскалился, и Коллинз добродушно заметил: – Я так и думал. Вы ведь на службе, так?
Он также добавил себе в кофе ложку сливок.
– Вам как? Тоже пас?
Снисходительная улыбка.
– Сорокопут, которого мы сегодня видели, – это ястреб, вообразивший себя певчей птичкой. Полагаю, мы оба хорошо помним предыдущий разговор на эту же тему. Одну из прощальных бесед перед вашим увольнением. Я тогда сказал вам, что вы ястреб. Вы не хотели меня слушать. Наверное, вам хотелось быть певчей птичкой. Но вы ею не стали и никогда не станете. Вы ястреб, Джэнсон, потому что это у вас в крови. В этом вы сродни большеголовому сорокопуту. – Еще один глоток кофе по-ирландски. – Однажды я приехал сюда и застал Джанис за мольбертом, на том месте, где она всегда пыталась рисовать. Она плакала. Навзрыд. Я подумал, что она… в общем, не знаю, что я подумал. Как потом выяснилось, у нее на глазах эта певчая птица, каковой она ее считала, насадила маленькую птичку на шип боярышника и оставила ее. Через какое-то время сорокопут вернулся и стал разрывать свою жертву мощным изогнутым клювом. Птица-мясник занялась своим делом; ее
– А может быть, в птице есть и то и другое, Дерек. Это не певчая птица, притворяющаяся ястребом, а ястреб, являющийся также и певчей птицей. Певчая птица, при необходимости превращающаяся в ястреба. Почему мы должны выбирать что-то одно?
– Потому что должны. – Коллинз с силой опустил чашку на гранитную поверхность стола, и стук толстой керамики о камень подчеркнул перемену его тона. – И вы тоже должны сделать выбор. На чьей вы стороне?
– А вы на чьей стороне?
– Я никогда никуда не перебегал, – надменно заметил Коллинз.
– Вы пытались меня убить.
Коллинз склонил голову набок.
– Ну, и да и нет, – ответил он, и его невозмутимость поразила Джэнсона больше любого пылкого, выразительного отпирательства.
Коллинз не защищался, не обижался; он словно обсуждал природные факторы, влияющие на эрозию береговой линии.
– Рад вашей выдержке, – с ледяным спокойствием произнес Джэнсон. – Пять ваших подручных, окончивших свои дни на берегах Тиссы, отнеслись к этому не так философски.
– Не моих, – поправил его Коллинз. – Послушайте, мне неудобно…
– Мне бы не хотелось, чтобы вы чувствовали себя обязанным что-либо мне объяснять, – с холодным бешенством остановил его Джэнсон. – Относительно Петера Новака. Относительно меня. Относительно того, почему вы хотели меня убить.
– Понимаете, это была ошибка – я имею в виду приказ отряду «Лямбда». Мы ужасно сожалеем о директиве, предписывающей ваше устранение. Поверьте, я говорю искренне. Ошибки, ошибки, ошибки. Но то, с чем вы столкнулись в Венгрии, – что ж, мы тут ни при чем. Один раз мы перед вами провинились, но это осталось в прошлом. Больше я вам ничего не могу сказать.
– Значит, насколько я понял, все недоразумения улажены, – с ядовитым сарказмом заметил Джэнсон.
Сняв очки, Коллинз заморгал.
– Не поймите меня превратно. Уверяю, мы поступили так, как должны были поступить. Послушайте, не я отдал этот приказ – я просто не стал его отменять. Все высшее руководство – не говоря про кретинов из ЦРУ и других контор – было уверено, что вы переметнулись, приняли взятку в шестнадцать миллионов долларов. Я хочу сказать, улики не оставляли места для сомнений. Какое-то время я сам думал так же.
– А потом поняли, что ошибались.
– Но только я не мог отменить приказ, не дав объяснений. В противном случае все решили бы, что до меня тоже добрались. А этого нельзя было допустить. Но все дело в том, что я не мог ничего объяснить. Не выдав при этом тайну высочайшей значимости. Любая утечка была исключена. Вы не сможете взглянуть на все это беспристрастно, потому что речь идет о вашей жизни. Но в моей работе мне постоянно приходится оценивать приоритеты, а когда речь заходит о приоритетах, нужно идти на жертвы.