Диспансер: Страсти и покаяния главного врача
Шрифт:
— Ребята, экзамен уже прошел?
— Давно, — отвечают, — еще в прошлом месяце.
— А сегодня экзамен был в этой аудитории?
— Нет, тут занятия с утра идут.
— А факультет ваш какой?
— Строительный.
— А с экономического факультета? Где здесь они экзамен сдают, или занятия где у них?
— Да сроду их тут не было.
Разбитое мое корыто… Сказка о золотой рыбке… Волк и семеро козлят… Что там еще?
Я выхожу в коридор, и громадная густая толпа, как в метро, уносит меня в никуда. А время уходит. Тут скандальное и яростное упрямство подымается со дна разбитой
– А-а-а, привет, кого вижу!
— Сколько лет! Сколько зим!
— Во, брат!
— Да, брат.
— Давай, заходи, давай.
– А-а-а…
— Да-а-а…
История повторяется, и, как водится, уже на другом витке. Мой нынешний собеседник организован, аккуратен и деловит. Все быстро выяснил по телефону, информацию четко записал на обрезанный листик (их тут у него стопочка специальная): фамилия, имя, отчество, курс, факультет, группа и номер аудитории — триста сорок шесть! На сотню ровно ошибка вышла. Еще расписался мой собеседник по привычке, наверное, и выдал мне драгоценный квиточек, как в справочном бюро, только без печати. Рванулся я опять по лестницам-переходам. (Андрей-Бобик и вся наша компания, что вы думаете обо мне и где вы?) Номера аудиторий нарастают, мелькают, уже вдоль третьей сотни бегу. Так, триста сорок пять… Так. Триста сорок семь… А триста сорок шесть?
Назад! 344, 343, 342… Вперед! 348, 349, 350…
Что за черт? Именно черт! Аудитория исчезла! Булгаковщина… Этого еще не хватало. Дьяволиада, сатанизация жизни! Аудитории нет… И никто, никто не знает во всей толпе, они плечами пожимают и дальше бегут — озабоченные. Опять вдоль коридора бесцельно. По-над стенами иду-плыву — куда? На очередной двери таблица: ДИСПЕТЧЕРЫ. Сюда! В комнате сидят молоденькие и прехорошенькие женщины, лет примерно до тридцати. Немного секса, духи, легкий газированный разговор. Им бы в эти комнаты молоденького тореадора в красном плаще, ковбоя с мелодичными шпорами. А я им на кой черт!
—Ах, девочки, девочки, не бросайте меня, помогите мне, я вам тоже ведь пригожусь, я вам анкеты подарю для само обследования грудных желез.
— А чего делать с ними?
— Будете, девочки, ощупывать свои груди — плашмя, ладошкой и пальцами. Как найдете узелок, уплотнение — сразу ко мне!
Лица у них становятся серыми, скучными, не в тон я попал, слегка меняю акцент:
— Сами не хотите щупать, так попросите хорошего человека, только чтоб не грубо, а нежно, деликатно… Тогда их груди чуть взволновались, чуть заиграли под блузками, но не для осмотра медицинского скучного, а на заре как бы туманной юности в стиле цвела черемуха. О, как цвела она…
А мне — на руку. Главное — мосты навести, вписаться в эту чирикающую компанию.
— Помоги ему, Лариса, — защебетали они.
Та сказала:
—Я —
— Хорошо, — говорю, — но исчезла аудитория 346.
— Она не исчезла, — ответила Лариса, — триста сорок шестая аудитория — это проходная комната. Вы в ней стояли и ее же искали, потому что двери там сняли — расширение получилось в коридоре — это и есть триста сорок шестая.
— Ну, да Бог с ней, с вашей архитектурой, мне студентка нужна, одна заочница с экономического факультета, фамилия, вот, имя, группа, курс.
— Так это же совсем просто, — сказала Лариса, заглянула в свои расписания и сообщила: аудитория 128, но не сейчас, а через полтора часа у них будет там занятие.
— Экзамен?
— Нет, не экзамен, обыкновенное занятие.
Сказала, и квиток мне уже пишет со всей этой информацией.
Я взмолился:
— Лариса, девочки! Проверьте еще раз. Это уже третий вариант. Нет ли ошибки?
— Ошибки нет, я же Вам говорю, я диспетчер номер один, я сама эти расписания составляю.
Но женщины загалдели:
— Проверь, Лариса, у них же занятия с Каргановым, а ты же его знаешь — он же возьмет и перенесет или отменит.
— Ладно, — сказала Лариса и пошла уточнять.
Через несколько минут она вернулась и сообщила:
— Они сейчас находятся в аудитории 81, экзамен сдают, давайте я вас проведу.
Дверь в долгожданную аудиторию закрыта, оттуда лишь глухие голоса, если ухо приложить.
— Но входить нельзя, — сообщила Лариса, — там же экзамен идет.
— Ладно, — сказал я, — сегодня день открытых дверей. — И с этими словами вошел туда. Все обернулись, и я сразу увидел ревизоршу мою драгоценную — вот она, рукой подать.
Но…
Но плоской доской и в свитер затянутая встает очкастая во весь рост учительница, и непреклонство и арктики в ней, торосы, холод и медведи ощеренные, и говорит равнодушно, но с металлом, как радио на вокзале:
— Здесь идет экзамен, прошу покинуть аудиторию.
Контрапункт. Мгновение. Еще мгновение. Кто-то шепчет свое: партицип цвай… перфект… Ага, вот оно что.
— Энтшульдиген зи мир битте, абер их браухе нур айн айнцигер момент. Простите, пожалуйста, но мне нужен только один момент единственный, — сказал я, каркая лихо и картавя, как фрицы в сорок первом.
Эта «доска» остолбенела сначала, потом ответила человеческим голосом:
— Битте, битте. — На плоскости ее свитера появились вдруг миленькие два холмика, чахлая юбка тоже округлилась на бедрах, она превратилась в женщину и повторила уже с улыбкой очаровательно:
— Б-и-и-итте.
— Ах, данке, гросс данке, — пробормотал я, а сам ухватил ревизоршу за локоть и вытащил ее в коридор.
— Да в чем дело? — лепетала она, страшась неведомого.
Я коротко объяснил, а в моей башке, в висках грохотали пульсы. Она тянула свое:
—Да как же вы меня нашли?
— Ладно, не в этом суть, — сказал я, — мне нужно завтра оперировать.
— Ну, как освобожусь, часа через полтора… позвоните…
— Сейчас, сейчас нужно, у меня машина на улице с людьми (Андрей-Бобик, где ты?), в бухгалтерию едем, решения будем принимать. Искалечим же все своими руками сейчас, потом не вернешь.