Дитте - дитя человеческое
Шрифт:
. — Да, да, хныкайте теперь, — выговаривала она сквозь слезы, — вы и сами не знаете, что натворили! Ну, где я теперь возьму вам обед?
Однако она скоро поднялась — белье закипело в котле, ж вода могла перелиться через край.
— Ну, сидите теперь, и боже вас избави прыгать на пол!
Она решительно усадила их на кровать и устремилась в кухню. Ребятишки хныкали, косясь на дверь.
Некоторое время она усердно старалась наверстать упущенное, но работа что-то плохо спорилась сегодня. Она ощущала слабость и тяжесть в животе и в коленях. После рождения малютки
Она присела и, уронив руки на колени, задумалась… А может быть, и не думала ни о чем, просто отдыхала в минутном забытьи. Откуда-то доносился монотонный детский плач, такой отдаленный, что мог сойти за тягучую, однообразную песню. Это, верно, миссионеров уродец. Он вечно плакал — если не строил каких-нибудь каверз. Ему было всего три-четыре года, но просто невероятно, чего он только не вытворял. Родители были люди серьезные, молились каждое утро и каждый вечер, и прямо непостижимо было, как это мог уродиться у них такой ребенок! Счастье, впрочем, что он попал к людям столь долготерпеливым. Дитте по себе знала, как легко выйти из терпения.
Звуки знакомых шагов по лестнице заставили ее испуганно встрепенуться, торопливо накинуть на себя кофточку и пригладить волосы. Вся красная, она склонилась опять над корытом.
— Э, да ты за воскресной работой! — сказал Ларc Петер, еще не успев войти. — Здравствуй, девчонка!
Голос его стал тише. Сине сумела приглушить его, но в нем все еще слышалась прежняя теплота.
Дитте вытерла для отца табурет и снова взялась за стирку.
Ларс Петер ездил в Мальмё и стал рассказывать о своей поездке и еще кое о чем. Дитте не проявила никакого интереса, не задала ни одного вопроса, и он приостановился, поглядывая на нее.
— Я, пожалуй, не совсем кстати сегодня, — сказал он наконец, положив руку ей на спину. — Какого черта ты так заработалась? Сегодня ведь воскресенье!
— Право, не знаю, — неохотно ответила Дитте. — Наверное, потому, что ленилась всю неделю!
— Ну, это чертовски мало на тебя похоже, — засмеялся Ларc Петер. — Просто у тебя дела выше головы. Не под силу справиться.
— Ну, — последовал ответ, — дела у меня не больше, чем мне по силам.
— Что-то не верится! Ты, как эти помидоры, что теперь сажают повсюду, — чересчур ретива. Если их вовремя не ощипывать, они выгоняют одну завязь за другою, а плодов-то взрастить и не в силах.
— Это небось Сине так думает? — сказала Дитте. — Что ж, не всем быть одинаково домовитыми и благоразумными.
— Да, что касается сердца, то благоразумия с тебя не спрашивай! — ласково сказал Ларc Петер. — Говорю: сердце у тебя чересчур ретиво, и как только ты с ним справляешься!
Дитте улыбнулась:
— Вот и доктор говорил то же самое, когда я болела. Нашел у меня расширение сердца.
— Да, да, но с этим шутки плохи. А как поживают дети? — спросил он, вставая.
— Дети спят, — ответила Дитте. — Очень рано проснулись сегодня.
Она невольно сделала шаг к дверям, но Ларc Петер опередил ее.
— Ну, странная у них
Малыши, услыхав его голос и торопясь опередить один другого, кубарем скатились с постели и теперь валялись на полу, стараясь выпутаться из одеяла. Потом они оба повисли на нем и вцепились в оттопыренные карманы пальто.
— Ты что-нибудь принес нам? — кричали они, теребя его.
Да, в огромных карманах Ларса Петера всегда были припрятаны какие-нибудь гостинцы, привезенные из последней поездки. На этот раз под рукавицами и платком оказались яблоки и груши; они немножко позавалялись и испачкались, но были удивительно вкусные. А из внутреннего кармана он извлек кое-что для Дитте — домашнюю колбасу с аршин длиною.
— Я привез ее, с Песков, — сказал он. От фогта. Помнишь, как они вас приютили и потом отвезли домой, когда вы в детстве вздумали прогуляться одни?
Дитте отлично помнила, но ей казалось, что с тех пор прошла целая вечность. И недосуг ей вспоминать о том, что было сто лет назад! Теперь на обед есть что подать. Только бы отец ушел поскорее, чтобы ей успеть привести в порядок детскую одежду.
— Ну, видно, пора мне и восвояси, — сказал Ларc Петер, словно угадывая ее мысли.
Но ненадолго оставили ее в покое, — скоро на лестнице опять послышались знакомые шаги. Дитте не на шутку рассердилась: меньше всего хотелось ей, чтобы Карл застал такой беспорядок. Он молча пожал ей руку и присел на табурет, хотя она и не пригласила его садиться.
— Ты, видно, занята, — сказал он, помолчав.
— Да. Лучше тебе уйти и вернуться через часок. Тогда я буду готова, — отрывисто проговорила она.
— Хорошо. Я думал, что ты уже готова, скоро одиннадцать часов. — Он спокойно поднялся. — Ну, что ж тут такого? Ничего не поделаешь!
— Да, разумеется!
И он взялся за ручку двери.
— Нет, я не хочу, чтобы ты входил туда сейчас, — остановила его Дитте за рукав, — там еще беспорядок.
— Ну, я-то не прибавлю беспорядка, если войду туда, — возразил он.
Она слышала, как он разговаривал с детьми, но не могла решиться войти туда сама и закусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться.
— Что с вами? — доносился из комнаты голос Карла. — Чего это вы валяетесь до сих пор? Живо одевайтесь и пойдем гулять на луг, лакомиться пряниками.
— Нам не во что одеться, пока мама не выстирает, — заявил Петер.
Карл показался в дверях кухни.
— Так им, бедняжкам, совсем не придется вставать сегодня?
— Я могу просушить все утюгом, — ответила Дитте, не глядя на него. — Я сейчас кончаю стирку.
— Нет, где же тебе успеть. А жаль, они так редко гуляют.
Дитте горько расплакалась.
— Чем же я-то виновата? Разве я по своей охоте мыкаюсь с утра до вечера и не успеваю улаживать за ними? На еду им едва наскребешь, где ж тут о другом думать! Или я, по-твоему, трещотка — языком треплю на лестницах, или лежебока — в постели валяюсь да дрыхну?
Нет, ничего такого Карл не думал.
— Но ты могла бы, пожалуй, устроиться иначе, — сказал он и, чтобы успокоить, обнял ее за плечи.