Дитте - дитя человеческое
Шрифт:
Все остальное в жизни было явно скорее от черта, нежели от бога. Приходится и голодать и холодать, хотя и стараешься изо всех сил; домовладелец увиливает от ремонта, но боже упаси хоть на один час просрочить квартирную плату! Лавочник обмеривает и обвешивает, старается вместо двух десятков лучинок для растопки всучить восемнадцать, соблюдая свою выгоду. А булочник с женой не могут свести концы с концами, хоть и ведут все дело сами. Право, не нужно никакого бога, чтобы поддерживать такой плохой порядок. Бедняк все равно, что овца: всякому дано право стричь его. «Господь бог пошлет тебе погодку потеплее!» — ласково говорят ему и стригут его наголо.
Уж не
Подручный булочника поставил в сарай свою повозку, — поздно же управился он сегодня с развозкой булок! Он по обыкновению поднял голову наверх, а Дитте поторопилась отойти от окна. Но было уже поздно, пришлось ответить на поклон. Будет теперь о чем посудачить соседкам! Этот ютландец никак не мог научиться говорить как следует По-датски, но был красивый и солидный мужчина, любимец всего квартала. Он служил у булочника уже пятнадцать лет, с самого основания булочной.
— Не мешало бы вам выйти за него, — говорила булочница почти всякий раз, как Дитте заходила в булочную — Он ведь по уши влюблен в вас. И человек он солидный. Муж часто говорит: «Бог знает, как бы шло у нас дело без Лэборга!»
Да, солидности в нем было достаточно, это всякий видел. Но…
Взгляд Дитте скользил по главному корпусу, спальни и кухни которого выходили окнами во двор. Фру Лангхольм одевалась и расхаживала перед открытым окном. Если пилюли в самом деле помогли, то не одним Лангхольмам на радость. Многие были, так сказать, заинтересованы в этом деле. Муж был на пятнадцать лет моложе жены, и уже несколько лет всех занимал вопрос: насколько прочно их сожительство. Все женщины в доме в один голос решили, что ей нужно родить ребенка, иначе она рано или поздно надоест ему. И много раз по дому распространялся слух, что фру Лангхольм в положении, и сама она расхаживала с таким видом, словно носила в себе сладчайшую тайну. Многим казалось даже, что действительно по фигуре ее заметно кое-что. Но всякий раз дело кончалось ничем — без всякой основательной причины. «Она просто подкладывает что-нибудь себе на живот, чтобы удержать муженька!» — говорили женщины. «А может быть, у нее эта модная болезнь — истерия, вот ее и вздувает!» Но будь то воображение или просто обман, — игра становилась опасной. Фру Лангхольм по была красива, да к тому же на пятнадцать лет старте мужа. Но она была хорошая женщина, не смотрела свысока на обитателей задних флигелей.
Впрочем, и в среднем и в заднем флигеле жили все люди приличные, — Дитте с удовлетворением отмечала это. Они выходили из разных подъездов целыми семьями — мужья, жены и дети — и направлялись к воротам: видно, шли гулять; может быть, тоже на Луг. Дети, растопырив ручонки, едва осмеливаясь переступать ногами, а матери обдергивали на них платьица, оправляли рукавчики и шагали сбоку своего выводка, словно унтера около взвода. Отцы шли сзади, наблюдая, как дети ставят ноги, и бранились, если ребятишки загребали носками или кривили каблуки. Да, не шутка детям бедняков гулять разодетыми по-праздничному! Дитте вспомнила свое собственное детство: как славно было бегать босиком! Никто не придирался к ее босым ногам.
А! Вот и рыбак с Чертова острова с двумя красавцами приятелями, — все трое настоящие хулиганы с виду и уже на взводе. Не сладко придется бедной Марианне, в особенности, если ей нечем угостить их. Ведь она не получила в эту субботу на недельные расходы, и пришлось ей вчера занимать и пиво и кофе! Жили они в мансарде наискосок, и у них бывали часто скандалы по ночам; Марианне немало ночей пришлось провести на лестнице в одной рубашке!
Дитте распахнула окно и крикнула:
— Марианна, к тебе гости!
— Спасибо, я уже видела! — показалась в своем окне Марианна.
Она надевала шляпку, и руки ее заметно дрожали. Только бы она успела улизнуть раньше, чем те поднимутся наверх! Впрочем, она может пробежать чердаком. Спустя минуту в дверь постучали, и Марианна шмыгнула в комнату.
— Вот мы и удрали! — сказала она. — Пусть себе забавляются одни. Ты понимаешь, что я не имею ни малейшего желания быть битой за то, что у меня нет ни водки, ни пива.
Слышно было, как они там хозяйничали наверху.
— Шарят в кухонном шкафу, — фыркнула Марианна. — Благодарю покорно! Не хотела бы я сейчас очутиться там. — Она зажала рот рукой и даже присела от смеха. — Ну, прощайте, я пройдусь в Алеенберг!
А вот и миссионер, или проповедник, как его там называют, с женой. На нем длинный черный сюртук, и лицо такое вытянутое, словно он несет покойника или читает про себя молитвы. Они шли на религиозную беседу или куда-то там в этом роде; ребенка, по обыкновению, оставили дома. Значит, опять заперли бедняжку! У Дитте до сих пор стоял в ушах его крик.
Удивительное дело: стоило только подумать или заговорить о злополучном ребенке, как он тотчас подавал голос, словно призывая на помощь; его пронзительный визг проникал через стены и все время резал слух. Обычно же его словно и не слыхали, до того к нему привыкли. И ребенок как будто чуял, когда о нем шла речь. Печальна участь этого порченого ребенка! Дрожь пробирала Дитте, когда она вспоминала о нем.
Петер с Анной соскучились ждать, и мать позволила им выбежать на лестницу посмотреть — не идет ли дядя Карл.
— Не дальше первой площадки, — решительно приказала Дитте: она не пускала их во двор.
Покормив малютку, она приготовила колясочку, чтобы потом не задерживаться. Это был подарок Ларса Петера, и сегодня Дитте решила обновить коляску. Нетерпение начинало одолевать и ее.
Вот уже и Поздравитель встал, — она слышала, как он зевал у себя, а потом вышел в кухню за водой. Она пошла взглянуть, не надо ли ему чего-нибудь.
— Вы сегодня что-то заспались, господин Крамер! — сказала она.