Дитя человеческое

Джеймс Филлис Дороти

— Почему бы вам не запереть церковь? — спросил Тео.

Лицо старика приняло заговорщическое выражение.

— Потому что они взяли ключ, вот почему. И я знаю, у кого он. О да, я знаю. — Он повернулся и, спотыкаясь и бормоча, пошел к дому, но у двери резко обернулся, чтобы выкрикнуть последнее предупреждение: — В одиннадцать часов — прочь. Если, конечно, вы не на крестины. В одиннадцать все вон.

Тео направился к церкви. Это маленькое каменное здание с небольшой башенкой очень походило на скромный дом с одним дымоходом. Церковное кладбище было таким же заросшим, как и давно заброшенное поле. Трава на нем стояла высокая и блеклая, словно засушенная, плющ выел могильные плиты, стер имена. Где-то здесь, в этом

опутанном растительностью запустении, находился колодец Святой Фрайдзуайд [23] , некогда бывший местом паломничества. Современному пилигриму не так-то просто отыскать его. Однако церковь не была заброшенной. По обеим сторонам паперти стояли керамические горшки с розовыми кустами; сейчас стебли их были голыми, но на них все еще оставалось несколько засохших, остановившихся в росте с приходом зимы бутонов.

23

Святая Фрайдзуайд — саксонская принцесса (ок. VII в.), принявшая христианство и причисленная к лику святых; считалась покровительницей Оксфорда.

Джулиан ждала Тео у входа. Она не протянула ему руки и не улыбнулась, лишь произнесла:

— Спасибо, что пришли. Мы все здесь собрались, — и распахнула дверь.

Он прошел за ней в плохо освещенное внутреннее помещение и почувствовал резкий аромат ладана, перекрывавшего какой-то более тяжелый запах. Когда Тео впервые пришел сюда двадцать пять лет назад, тишина этого вечного спокойствия привела его в восторг, ему казалось тогда, что он слышит отзвуки давно забытой песни, былых повелений и отчаянных молитв. Все исчезло. Некогда это было место, где тишина означала больше, чем просто отсутствие шума. Теперь это было лишь каменное строение.

Тео ожидал, что члены группы будут ждать его в этой тусклой каменной пустоте, собравшись в каком-то одном месте. Но они разделились и бродили в разных частях церкви, будто их вынудил разойтись какой-то спор или потребность в одиночестве. Их было четверо — трое мужчин и высокая женщина, стоявшая подле алтаря. Когда Тео вошел в сопровождении Джулиан, ожидавшие тихо сошлись вместе и встали в проходе лицом к нему.

Тео сразу понял, кто из мужчин был мужем Джулиан и лидером группы, еще до того, как тот выступил вперед и, кажется, намеренно встал прямо напротив. Они стояли лицом к лицу, словно противники, оценивающие друг друга. Ни один из них не улыбнулся и не подал руки другому.

Муж Джулиан был темноволос, с красивым, несколько угрюмым лицом, в его блестящих, глубоко посаженных глазах застыла тревожная подозрительность. Густые прямые брови, словно нанесенные мазками кисти, нависали над тяжелыми веками — казалось, ресницы и брови соединились в одно целое. Большие уши с заостренными мочками торчали, как у эльфа, совершенно не сочетаясь с твердой линией рта и плотно сжатыми губами. Это было лицо человека, находившегося в ладах с самим собой и своим миром. Да и как могло быть иначе, если от известности и привилегий тех, кто родился в год Омеги, его отделяло всего несколько лет? Детей его поколения, как и детей поколения Омеги, наблюдали, изучали, нежили, баловали, оберегали в ожидании того момента, когда они станут взрослыми мужчинами и смогут производить способную к оплодотворению сперму. Это было поколение, запрограммированное на неудачу, ставшее окончательным разочарованием для родителей, давших ему жизнь, и для человечества, так заботливо его воспитывавшего и возлагавшего на него такие большие надежды.

Когда он заговорил, его голос оказался выше, чем ожидал Тео, довольно резким, в нем слышался какой-то акцент, который Тео не смог определить. Не дожидаясь, пока Джулиан кого-либо из них представит, он произнес:

— Вам не обязательно знать наши фамилии.

Мы будем употреблять только имена. Меня зовут Ролф, я руководитель группы. Джулиан — моя жена. Это — Мириам, Льюк и Гаскойн. Гаскойн — имя. Бабуля выбрала его для внука в девятьсот девяностом году, бог знает почему. Мириам раньше была акушеркой, а Льюк — священником. Вам нет нужды знать, чем каждый из нас занимается теперь.

Мириам, единственная из всех, подошла пожать Тео руку. Она была темнокожей, вероятно, с Ямайки, и самой старшей в группе — пожалуй, и старше самого Тео. Он подумал, что ей около шестидесяти. Копна ее курчавых волос была словно посыпана чем-то белым. Переход от черного к белому был таким резким, что голова казалась напудренной, придавая ей вид одновременно внушительный и комический. Она была высокого роста, изящно сложена, с удлиненным красивым лицом. Кофейного цвета кожа казалась почти лишенной морщин, что составляло странный контраст с ее сединой. На Мириам были черные брюки, заправленные в сапоги, коричневый свитер с высоким воротом и мужского покроя куртка из овчины, резко выделявшиеся на фоне грубой практичной деревенской одежды троих мужчин. Она обменялись с Тео крепким рукопожатием, бросив на него задумчивый полунасмешливый заговорщический взгляд, словно они были давними сообщниками.

В молодом человеке по имени Гаскойн на первый взгляд не было ничего примечательного — он казался мальчишкой, хотя ему наверняка исполнилось тридцать. Это был низенький толстый человек, коротко стриженный, с круглым приветливым лицом и широко распахнутыми глазами, курносый. Он напоминал ребенка, который вырос, но, по сути, не изменился с тех пор, как впервые взглянул из своей детской коляски на мир. И этот мир, судя по его озадаченному выражению, по-прежнему казался ему странным, но не лишенным дружелюбия.

Льюк, которого Джулиан называла священником, казался старше Гаскойна, на вид ему лет сорок. Это был высокий человек с бледным тонким лицом и хилым телом, его узкие запястья переходили в большие узловатые кисти. Вероятно, в детстве он был переростком и так и не достиг крепкой взрослости. Светлые волосы спадали на высокий лоб, словно шелковая бахрома; серые, широко посаженные глаза светились кротостью. Он вовсе не походил на заговорщика — его очевидная хрупкая слабость резко контрастировала с угрюмой мужественностью Ролфа. Льюк улыбнулся Тео мимолетной улыбкой, которая преобразила его печальное лицо, но ничего не сказал.

— Джулиан объяснила вам, почему мы согласились с вами встретиться? — спросил Ролф.

Его слова прозвучали так, словно это Тео выступал в роли просителя.

— Вы хотите, чтобы я использовал свое влияние на Правителя Англии, — ответил он. — Но должен сказать вам, что у меня нет на него никакого влияния. Я отказался от каких бы то ни было подобных прав, когда оставил свою должность консультанта. Я выслушаю все, что вы считаете нужным сказать, но вряд ли смогу что-нибудь для вас сделать, а тем более — оказать влияние на Совет или Правителя Англии. Это было не в моих силах и раньше. В какой-то мере это объясняет, почему я ушел в отставку.

— Вы его кузен, его единственный оставшийся в живых родственник, — возразил Ролф. — Вы долгое время воспитывались вместе. Ходят слухи, что вы единственный человек в Англии, с чьим мнением он считался.

— В таком случае эти слухи ложные, — сказал Тео и добавил: — Что у вас за группа? Вы всегда встречаетесь здесь, в церкви? Это что, какая-то религиозная организация?

На этот вопрос ответила Мириам:

— Нет. Как объяснил Ролф, Льюк — священник, хотя у него нет прихода и постоянной работы. Они с Джулиан — христиане, все остальные — нет. Мы встречаемся в церквах, потому что они наиболее доступны — открыты, свободны и обычно пусты, по крайней мере те, что мы выбираем. Возможно, нам придется отказаться от этой церкви. Сюда начинают приходить и другие.