Дитя человеческое
Шрифт:
— Тебе следует запретить обязательное тестирование спермы. Оно унизительно, его безуспешно проводят вот уже более двадцати лет. Как бы то ни было, проверяют только здоровых мужчин. А как же остальные?
— Если они способны размножаться — успеха им, но пока средства для тестирования крайне ограниченны, давай сохраним его для тех, кто подходит для этого и физически, и морально.
— Так ты планируешь влиять на добродетели, равно как и на здоровье?
— Можно сказать, что да. Если у нас есть выбор, то не следует разрешать размножаться тем, кто имеет криминальное прошлое или чьи семьи не в ладах с законом.
— Таким
— А как еще можно ее измерить? Государство не может заглядывать в сердца людей. Ну ладно, это грубо, зато эффективно. Мы будем игнорировать мелкие правонарушения. Но кому нужно потомство от глупых, слабых, буйных людей?
— Выходит, в твоем новом мире не будет места раскаявшемуся вору?
— Можно поаплодировать его раскаянию и не испытывая при этом желания иметь от него потомство. Но послушай, Тео, ничего этого не произойдет. Мы планируем ради планирования, делая вид, что у человечества есть будущее. Сколько людей сейчас по-настоящему верят, что мы найдем живое семя?
— Но предположим, вы каким-то образом обнаружите, что агрессивный психопат обладает способной к зачатию спермой. Станете ли вы использовать ее?
— Конечно. Если он единственная надежда, мы используем его. Мы возьмем то, что можно взять. Но матерей будут отбирать самым тщательным образом — по здоровью, интеллекту, и никакого преступного прошлого. Мы попытаемся с помощью селекции избавиться от психопатии.
— Существуют еще центры порнографии. Они действительно необходимы?
— Ими не обязательно пользоваться. Порнография существовала всегда.
— Терпимая, но не поддерживаемая государством.
— Тут нет такой уж большой разницы. Какой вред от этих центров людям, у которых нет надежды? Уж лучше пусть тело будет занято, а ум — оставаться в бездействии.
Тео тогда сказал:
— Но ведь созданы-то они не для этого?
— Конечно. У человека не будет надежды воспроизвести себя, если он перестанет совокупляться. Как только это полностью выйдет из моды, мы пропали.
Тео и Ксан медленно двинулись дальше. Нарушив молчание, чуть ли не дружеское, Тео спросил:
— Ты часто ездишь в Вулкомб?
— В этот живой мавзолей? Это место приводит меня в ужас. Прежде я изредка бывал там, отдавая долг памяти матери. Последний раз был там пять лет назад. Теперь в Вулкомбе никто не умирает. Что ему нужно, так это «успокоительный конец» посредством бомбы. Странно, не правда ли? Почти все современные медицинские исследования направлены на улучшение здоровья в старости и продление человеческой жизни, а дряхлых становится все больше. Для чего продлевать жизнь? Мы снабжаем стариков лекарствами для улучшения памяти, для поднятия настроения, для улучшения аппетита. Им не нужно лекарство для сна — похоже, они ничем другим и не занимаются. Интересно, какие процессы идут в их старческих мозгах в долгие часы полубессознательного состояния? Наверное, оживают воспоминания, звучат молитвы.
— Одна молитва: «Да увижу я сынов моих и мир на земле Израиля», — ответил Тео. — Мать узнала тебя перед смертью?
— К сожалению, да.
— Ты мне однажды сказал, что твой отец ненавидел ее.
— Не помню, почему я это сказал. Полагаю, пытался шокировать тебя или
— Твой отец никогда с этим ко мне не приставал.
Ксан рассмеялся:
— Какой же ты самонадеянный, Тео. Ты был не в его вкусе, а он свято чтил традиции. Никогда не надо гадить в своей собственной постели. К тому же у него был Сковелл. Именно он был с отцом в машине, когда они разбились. Мне удалось довольно успешно замять это — наверное, из своего рода сыновней благодарности. Мне-то было все равно, даже если бы об этом узнали, но он бы огорчился. Я был не очень хорошим сыном, но это обязан был сделать. — Он помолчал и вдруг произнес: — Нам не суждено стать двумя последними людьми на земле. Эта привилегия достанется человеку Омега, помоги ему Бог. Но если мы окажемся последними, как по-твоему, что мы сделаем?
— Выпьем. Поприветствуем тьму и вспомним свет. Вспомним громкие имена, а потом застрелимся.
— Какие имена?
— Микеланджело, Леонардо да Винчи, Шекспира, Баха, Моцарта, Бетховена, Иисуса Христа.
— Это будет перекличка всего человечества. Исключая богов, пророков и фанатиков. Мне бы хотелось, чтобы стояла середина лета, а мы пили бы кларет, стоя на мосту в Вулкомбе.
— И раз уж мы, в конце концов, англичане, то сможем закончить речью Просперо из «Бури» [32] .
32
«Буря» — пьеса У. Шекспира.
— Если только от старости не забудем слова, а когда выпьем вина, не слишком ослабеем, чтобы удержать пистолеты.
Они дошли до дальнего конца озера. У статуи королевы Виктории их ждала машина. Шофер стоял рядом, широко расставив ноги и сложив на груди руки, и внимательно смотрел на них из-под козырька фуражки. Это была поза тюремщика, может быть, даже палача. Тео представил себе картину: вместо фуражки — черная шапочка, на лице маска, в руках топор.
Он услышал голос Ксана, его прощальные слова:
— Скажи своим друзьям, кто бы они ни были, чтобы они вели себя разумно. Если не могут быть разумными, пусть будут осмотрительными. Я не тиран, но не могу позволить себе быть слабым. Все, что необходимо сделать, я сделаю.
Ксан посмотрел на Тео, и на одно-единственное мгновение тот увидел в его глазах мольбу — словно Ксан просил понять его. Потом он повторил:
— Скажи им, Тео. Я сделаю все, что потребуется сделать.
Глава 14