Дитя человеческое
Шрифт:
— Если бы вопрос стоял так, не я бы этим занимался, сэр. Проблемой занимались бы на совсем ином, более высоком уровне.
Я встал.
— Правитель Англии — мой кузен и мой друг, — сказал я. — Он был добр ко мне в детстве, когда доброта особенно важна. Я больше не являюсь его консультантом в Совете, но это не означает, что я более не являюсь его кузеном и другом. Если у меня будут доказательства заговора против него, я скажу ему об этом. Я не стану говорить вам, главный инспектор, равно как и не свяжусь с ГПБ. Я сообщу об этом тому, кого это больше всего касается, — Правителю Англии.
Все это было чистое представление, и мы оба это знали. Мы не пожали друг другу руки и не сказали ни слова, пока я провожал их к выходу, но вовсе не из-за враждебности. Ролингз не мог позволить себе такой роскоши, как личная антипатия, как не мог позволить себе и симпатии, расположения или жалости по отношению к жертвам, которых
Глава 18
Тео закрыл дневник, положил его в верхний ящик письменного стола и повернул ключ в замке. Стол был прочный, ящики крепкие, но они вряд ли устоят против специалиста-взломщика. Но с другой стороны, едва ли такой штурм будет предпринят, к тому же Тео позаботился, чтобы его запись о визите Ролингза была как можно более безобидной. То, что он почувствовал необходимость самоцензуры, свидетельствовало о тревожном предчувствии, и он это знал. Его раздражала необходимость соблюдать предосторожность. Он стал вести дневник не для того, чтобы описывать в нем факты своей жизни (для кого и зачем? и какой жизни?), скорее это было систематическое исследование, средство придать смысл прошедшим годам. Дневник, который стал повседневной частью его жизни, потеряет всякую ценность, если ему придется прибегать к самоцензуре и что-то опускать, если придется обманывать, а не объяснять.
Мысленно он вернулся к визиту Ролингза и Кэткарта. Тогда его удивило, что он совсем их не испугался. После их ухода он ощутил некоторое удовлетворение от отсутствия страха и от компетентности, с какой он провел эту неожиданную встречу. Теперь он размышлял, оправданна ли была его уверенность. Он почти дословно запомнил все сказанное: память на слова всегда была его преимуществом. Но, записывая беседу, он почувствовал тревогу, которой тогда не ощутил. Он уверял себя, что ему нечего бояться: ведь напрямую он солгал лишь однажды, сказав, что не знает, кто еще получил листовку «Пяти рыб». Это была ложь, в которой он мог оправдаться, если бы от него потребовали ответа. Зачем, собственно, ему было упоминать свою бывшую жену, подвергая ее тем самым неудобствам и беспокойству, которыми ей грозил приход людей из ГПБ? Тот факт, что она или кто-то другой получили листовки, не имел никакого отношения к делу: их, должно быть, просунули практически в каждую дверь на улице. Единственная ложь еще не свидетельство вины. Вряд ли его арестуют из-за одного маленького обмана. В конце концов, в Англии пока еще существуют законы, по крайней мере для британцев.
Он спустился в гостиную и беспокойно зашагал по просторной комнате, каким-то непостижимым образом ощущая давящую тяжесть темных и пустых этажей вверху и внизу, словно каждая из безмолвных комнат заключала в себе угрозу. Он задержался у окна, выходящего на улицу, и бросил взгляд через балкон из кованого железа. Шел мелкий дождь. Ему было хорошо видно, как в свете уличных фонарей на землю падают серебряные стрелы, а далеко внизу темнеет липкий тротуар. Шторы в доме напротив были плотно задернуты. Привычная тоска, словно тяжелое одеяло, укутала его. Уверенность исчезла, а страх усилился. Он сознавал, что во время встречи думал лишь о себе, о своей безопасности, своем уме, своем самоуважении. Но их в первую очередь интересовал не он, они искали Джулиан и «Пять рыб». Он никого не выдал, у него не было причин чувствовать себя виноватым, но ведь они пришли к нему, а это означает, они подозревают, будто он что-то знает. Конечно, подозревают. Члены Совета на самом деле так и не поверили, что он пришел к ним по собственной инициативе. Люди из ГПБ явятся снова, и в следующий раз они будут менее вежливы, их расспросы станут дотошнее, а результат, возможно, болезненнее.
Насколько больше того, что сообщил Ролингз, им известно? Тео вдруг показалось странным, что группу до сих пор не арестовали. А может, арестовали и уже допрашивают. Не в этом ли причина сегодняшнего визита? Неужели они уже взяли Джулиан и остальных и теперь проверяют, как тесно он с ней связан? И уж, конечно, им ничего не стоит добраться до Мириам. Он вспомнил заданный членам Совета вопрос об условиях жизни на острове Мэн и их ответ: «Мы-то знаем. Вопрос в том, откуда знаешь ты». Они ищут людей, которым известны условия жизни на острове, а при том, что посещения острова
Круг его мыслей замкнулся, и он впервые почувствовал страшное одиночество. До сих пор это чувство было ему незнакомо. Он отнесся к нему с подозрением и с обидой. Глядя вниз на пустынную улицу, Тео впервые захотел, чтобы там появился кто-то — друг, которому он мог бы доверять. Уходя от него, Хелена сказала: «Мы живем в одном доме, но мы — как жильцы или гости в одной гостинице. Мы никогда по-настоящему не говорили». Раздраженный такой банальной жалобой, привычным сетованием недовольных жен, он тогда ответил: «О чем же нам говорить? Вот он я. Хочешь поговорить, изволь, я слушаю».
Ему подумалось, что сейчас для него было бы утешением поговорить даже с Хеленой, услышать ее нерешительный и бесполезный отклик на его мысли. И раздражение, смешанное со страхом, чувством вины, одиночеством, вспыхнуло с новой силой — против Джулиан, остальных, против себя за то, что он вообще ввязался во все это. По крайней мере он сделал то, о чем они просили. Он виделся с Правителем Англии и предупредил Джулиан. Он не виноват, что группа не прислушалась к его предостережениям. Они наверняка считают, что он обязан сообщить им об опасности. Но они и сами должны понимать, что им грозит. И как он может их предупредить? Он не знает их адресов, не знает, где они работают, чем занимаются. Единственное, что он способен сделать, если Джулиан арестовали, — это вступиться за нее перед Ксаном. Но как он узнает, что ее арестовали? Чтобы что-то узнать, надо найти хоть одного из членов группы. Но как, не рискуя, навести справки, чтобы об этом не стало сразу же известно? Не исключено, что ГПБ уже ведет за ним тайное наблюдение. Ему оставалось только ждать.
Глава 19
Пятница, 26 марта 2021 года
Сегодня я увидел ее впервые после нашей встречи в музее Питт-Риверза. Я покупал сыр в крытом рынке, потом отвернулся от прилавка, держа маленькие, аккуратно упакованные пакетики с рокфором, датским сыром с голубыми прожилками и камамбером, и увидел ее. Она стояла всего в нескольких ярдах и выбирала фрукты — совсем не так, как я, а придирчиво оглядывая каждый в отдельности. Выбрав же, без колебаний протягивала раскрытую холщовую сумку, великодушно принимая хрупкие коричневые пакеты, едва выдерживавшие золотые шары апельсинов, светящиеся изогнутые бананы и красновато-коричневые пепины Кокса [35] . Ее кожа и волосы, казалось, впитывали сияние фруктов, словно она была освещена не жесткими слепящими огнями рынка, а теплым южным солнцем. Я смотрел, как она отдавала банкноту, потом отсчитывала монеты, чтобы дать хозяину лавки деньги без сдачи, и улыбалась, протягивая их ему, как вскинула широкую лямку холщовой сумки на плечо, немного изогнувшись под ее тяжестью. Между нами сновали покупатели, но я стоял как вкопанный, не желая, возможно, даже не в состоянии двигаться, и в моем мозгу беспорядочно проносились необычные и непрошеные ощущения. Меня охватило нелепое желание броситься к цветочному прилавку, сунуть продавцу деньги, выхватить из ведерка охапки даффодилов, тюльпанов, оранжерейных роз и лилий, бросить их ей на руки и снять сумку с ее уставшего плеча. Это был романтический порыв, детский и смешной, какого я не испытывал с тех пор, как был мальчиком. Тогда я отнесся к нему с недоверием и негодованием. Сейчас он потряс меня своей силой, своей иррациональностью, своей разрушительной энергией.
35
Пепины Кокса — популярный сорт яблок.
Джулиан обернулась, по-прежнему не видя меня, и стала пробираться к выходу на Хай-стрит. Я последовал за ней, протискиваясь сквозь толпу ранних покупателей с корзинками на колесах, испытывая нетерпение, когда кто-то хоть на минуту преграждал мне путь. Я говорил себе, что веду себя как дурак, что надо дать ей уйти, что она — женщина, которую я видел всего четыре раза. Ни в один из них она не проявила ко мне ни малейшего интереса, если не считать упорной решимости заставить меня сделать по-своему; я ничего о ней не знаю, кроме того, что она замужем, что эта непреодолимая необходимость услышать ее голос, коснуться ее — всего лишь первый симптом нездоровой эмоциональной неустойчивости, характерной для одинокого мужчины среднего возраста. Я старался не торопиться, лишь подтверждая этим свою одержимость. И все же нагнал ее, когда она поворачивала на Хай-стрит.