Дитя дорог

Перес Таня

То, что я перед собой увидела, меня поразило. Передо мной стояли четверо мальчишек. Они выглядели детьми. Одетые в летние одежды и дрожащие от холода. Они смотрят на меня жалкими глазами и с надеждой. Не говоря ничего, я отхожу в сторону, рукой показывая им проходить и даже пытаюсь улыбаться.

– Милочка, – говорю веселым голосом. – Одевайся, у нас гости!

И прибавляю:

– Не бойся, они ничего не понимают по-русски.

Мила забежала в комнату малышей и прилипла к кровати. Я осталась одна на «поле битвы». Они мне говорили что-то на немецком, но я ничего не поняла. По их тону и некоторым словам я поняла, что они не опасны. Они меня называли «цукер пупхен»,

то есть «сладкая кукла». Я знала это слово еще из дому, от моей немецкой «фройлен». Я была не совсем спокойной. Как могла, играла роль хорошей хозяйки, которая готова сделать все, чтобы помочь замерзшим бедным маленьким солдатам. Они отодвинули в сторону стол, постелили большой кусок брезента и поставили на него свои кровати. Они попросили ведро воды, но когда я хотела выйти принести воды, бочка стояла около двери, они мне не позволили и сделали все сами. Один из них протянул мне руку и крепко пожал мою.

– Гюнтер, – сказал он. – Гюнтер. Майн намен ист Гюнтер. (Мое имя Гюнтер.)

– Их бин Таня. – Ответила я ему.

Куда он ведет, подумала я.

– Зи зинд кайне юден? (Вы не евреи?)

– Абер нихт, – отвечаю. – Найн. Шаун зи ан. (О, нет, нет. Посмотрите сюда.)

Я указала на иконостас Марии Александровны в углу. Он был освещен маленькой коптилкой. Это служило весомым доказательством непринадлежности к евреям. Гюнтеру этого было достаточно. Он познакомил меня с остальными ребятами. Они все стучали каблуками, пожимали мне руку и представлялись. Они были очень-очень приятными. Я спросила их, как они хотят нагреть воду и нужно ли разжечь печку. Они сказали, что у них есть свои способы. Они достали кипятильник и засунули его в воду. Через минуту вода закипела. Вдруг они посмотрели на меня, и один из них сказал:

– Мы не немцы. Мы из Вены. Остерайх. Австрия.

Он улыбнулся, к моему удивлению, чмокнул меня в щеку и сказал:

– Мы не делаем неприятности таким маленьким девочкам, как ты. Теперь иди, выйди наружу. Мы хотим помыться и это некрасиво, если маленькие девочки увидят нас голыми.

Я рассмеялась. Какое облегчение! Какое облегчение! Может быть, все будет мирно?

Они разговаривали между собой. Мы с Милой закрылись в детской. К нашему удивлению, дети спали сладким сном и ничего не слышали. Мы сели на пол и начали перешептываться, чтобы не разбудить детей.

– Что он сказал? Скажи же, что он сказал?

– Он сказал свое имя и сказал, что они не немцы и не сделают нам ничего плохого. Он послал меня в эту комнату, чтобы я не видела, как они моются.

– Ой, я удивлена! – Сказала Мила. – Они моются?! Румыны никогда не моются.

Мы просидели на полу всю ночь, и рано утром, еще до восхода, мальчики встали, оделись и постучали к нам в дверь. Они пожали нам руки, поблагодарили, взяли ружья, очень аккуратно сложили брезент, перенесли все в свою машину и даже подвинули стол на место. Перед тем как последний из них вышел, тот самый Гюнтер, который, наверно, был командиром, он положил на стол шесть или семь банок консервов, сухой запакованный хлеб и кусочки сахара. Мы стояли, разинув рты от удивления.

– Спасибо, спасибо, – мы сказали. – Данке шен!

Когда они, наконец, ушли, мы обнялись. Мы и плакали и смеялись. Малыши продолжали спать.

Мы сели за стол и начали открывать консервы. Мила вскипятила чайник, и теперь мы пили чай с сахаром, как до войны. Мы начали разбирать, что же произошло и как мы остались в живых. Мила сказала:

– Таня, ты знаешь, почему они нас не тронули?

– Нет, – Отвечаю. – Я понятия не имею.

– Ты показала им икону, правильно?

– Да,

но… и до этого они себя хорошо вели. Первое что они сказали, было то, что они австрийцы, а не немцы.

– Откуда мне знать, что австрийцы лучше немцев? Немцы – убийцы! Может и австрийцы тоже?

– Какая разница? У нас будет много еды! Огромное количество еды! Это очень хорошая еда! Это можно подогреть и даже сделать из этого суп!

– А что это? – Спрашивает Мила. – Ведь ты все знаешь! – С иронией говорит Мила.

– Я точно не знаю. Но, судя по запаху, кажется, это мясо.

– Мясо? Мясо! С каких пор мы не ели мясо, Таня?

– Да, да. Очень давно.

– У дяди Павла тоже нет мяса?

– Я не помню, чтобы я ела там мясо. Кажется, один раз я ела там курицу, но я была настолько несчастная, что я не помню, что я ела и какой у этого был вкус.

– Скажи, Таня, надо ли рассказать об этом маме?

– Мы обязаны, обязаны! Твоя мама должна все знать.

– Бедная мама она страшно испугается… а может быть, не надо?

– Нет, она спросит, откуда у нас консервы. И малыши могут рассказать разные вещи.

– Они ничего не скажут, они ничего не видели.

– Замечательно. Мы расскажем Марье Александровне все, но… легко! Ты знаешь, Милуха… я боюсь рассказывать об этом дяде Павлу. Он поднимет такую суматоху! А его жена может воспользоваться этим против меня. Она только и ждет момента, чтобы устроить скандал.

– Ну, так давай ничего не говорить. Все подробно расскажем маме.

– Какое счастье, что я не должна идти сегодня в больницу. Сегодня в клинике нет приема. Давай пойдем, посидим у забора у итальянцев. Будем слушать их песни.

– Чудесно! Я всегда готова с ними петь. Давай позовем моих подруг, Верочку и Инну, и все вместе туда пойдем.

Не прошло и часа, как мы совершенно забыли о ночном происшествии.

42.

Мы начали привыкать к новому напряжению.

Вокруг много военных. Мы опять начали ходить по деревням. Мы выходили в субботу после обеда, после своего рабочего дня, спали в деревне, а на следующее утро в воскресенье мы возвращались. Это было возможно только тогда, когда Марья Александровна могла остаться с детьми. Мы могли свободно выходить и входить в город, но по вечерам по всем улицам ходили патрули и жители не имели право выходить на улицу. Было очень опасно встретиться лицом к лицу с румынским или немецким патрулем. В особенности опасно для Милочки. Моя подруга Мила выглядела уже подростком не ребенком. У нее выросли разные «принадлежности», которые были очень не желательны в таких обстоятельствах. Марья Александровна строжайше нам запретила выходить на поля и улицы в сумерки. Иногда Вадим присоединялся к нам. Вадим появлялся и исчезал непонятно куда. Вообще его окружал туман неизвестности. Он смотрел на Милу телячьими глазами, со смертельной грустью и бесконечной любовью. Конечно же, мы над ним смеялись. Он был хорошим парнем, бедняга. Кто знает, что с ним произошло. Какая ему выпала судьба.

В одно утро мы вышли в деревню. Мила сказала, что у нее есть на примете такая деревня, где живет замечательная семья, чудесные люди. У хозяина сегодня день рождения. Милочка прежде всего, хотела попасть к ним.

– Мы сможем у них все купить?

– Да, да, все в порядке. Кажется, что сегодня они зарезали барашка. Они всегда это делают после Пасхи, а не перед.

– А у меня тоже через несколько дней день рождения.

– Ого, и у нее день рождения! Посмотрите на нее! Поперек батьки в пекло не лезут! Мы не можем сейчас праздновать день рождения. Забудь!