Дитя эпохи

Житинский Александр Николаевич

– Говорит Москва! – раздалось у меня из портфеля. – Московское время одиннадцать часов. Начинаем производственную гимнастику.

Ажуев вопросительно поднял брови, однако снял пиджак, повесил его на спинку стула и вышел из-за стола.

– Подтянитесь, товарищи! – донеся из портфеля радостный голос. – Потрясите кистями… Так, хорошо!

Максим Трофимович потянулся и потряс своими полными кистями. Я поставил портфель и тоже потряс кистями, как последний идиот.

– Бег на месте, – скомандовал портфель.

Мы побежали на месте.

Я старался не смотреть на Ажуева. Однако профессор, как ни в чем не бывало, сделал несколько приседаний и дополнительно, сверх программы, отжался от пола на руках. После этого он вернулся к столу, влез в пиджак и взглянул на часы.

– На разговор с вами я отвел пятнадцать минут. Время, затраченное на гимнастику, я приплюсую.

– Передаем арии из оперетт, – не унимался портфель.

– Арии мы слушать не будем, – твердо сказал профессор.

Я полез в портфель и выключил транзистор. Потом у нас началась научная беседа. Ажуев говорил со мною так, будто я был крупным специалистом в нейрофизиологии. Вероятно, ему не могло прийти в голову, что передачу о функциях мозга может делать физик. То и дело мелькали термины: первая сигнальная система, рефлекс, доминанта какая-то и цереброспинальное что-то. Я кивал.

На стене кабинета были вывешены диаграммы. Там были нарисованы разные мозги – мышиный, кошачий, собачий, лошадиный, обезьяний и мозг человека. Было видно даже непосвященному, как разум шагает по ступенькам вверх. У мышки мозг был маленький, как горошина. А у кошки уже побольше. Он напоминал фасоль. Следовательно, кошка была умнее. Поэтому она и ловила мышку, а не наоборот.

Ажуев воспринял приглашение на передачу как должное. Мы обсудили с ним план сценария. В одиннадцать пятнадцать в кабинет пулей влетела какая-то сотрудница. Профессор посмотрел на часы и одобрительно улыбнулся.

– Галина Михайловна, еще восемь минут. Простите, – сказал он.

Галина Михайловна испарилась. Мы проговорили еще восемь минут ноль-ноль секунд.

– Максим Трофимович, а как мы условимся относи… – сказал я, но внутри профессора пискнул сигнал точного времени, и окончить фразу мне не удалось.

– Все на сегодня, – сказал Прометей, и в кабинете возникла Галина Михайловна. – Я попрошу вас заняться с товарищем из телевидения, – сказал он ей.

– Сколько вы мне уделите времени? – спросил я сотрудницу, когда мы вышли из кабинета. Это был какой-то зарубежный стиль общения. Я к нему не привык, но мне он нравился.

– Сколько хотите, – ответила Галина Михайловна, зевая. За пределами кабинета время, оказывается, теряло свою ценность.

Галина Михайловна была аспиранткой Ажуева. Она исследовала какие-то центры в мозгу. С виду обыкновенная женщина. Полная и несколько ленивая. По-видимому, ей трудно было с профессором.

Мы пришли в лабораторию. Там стояли приборы и лабораторный стол. На столе помещалась кошка, лохматая, как мочалка. Ее мордочка была перетянута бинтами, из которых торчали провода. Вид у

кошки был грустный. Она почему-то напомнила мне известный автопортрет Ван-Гога с отрезанным ухом.

– Гоша! – позвала аспирантка.

Я думал, что так зовут кошку. Но на этот зов из соседней комнаты пришел молодой человек в белом халате. Кошка встретила его неприветливо. Она выгнула спину и зашипела.

– Гоша, покажите нам реакцию на раздражение центров, – сказала аспирантка.

Гоша подошел к приборам, включил ток и начал планомерное издевательство над животным.

– Сейчас она голодная, – давала пояснения Галина Михайловна.

– Она всегда голодная, – проворчал Гоша. – Ужасно прожорливая кошка попалась.

– Подождите, Гоша… Мы даем раздражение в центр удовольствия от пищи. Дайте, Гоша!…

Гоша дал кошке порцию удовольствия. Кошка сыто прикрыла глаза, потянулась и выразила намерение улечься. Но улечься она не могла. Ее фиксировали ремни. Иначе кошка давно бы сбежала. И правильно бы сделала.

– Видите? Не получив пищи, кошка тем не менее испытывает состояние сытости, – сказала Галина Михайловна. – Ей хорошо сейчас.

Кошка повернула голову в проводах к Галине Михайловне. Кошкин взгляд ясно давал понять, что она не разделяет этого мнения.

– Здорово! – сказал я. – Можно, значит, вообще ее не кормить?

– В разумных пределах, – улыбнулась аспирантка.

– Пока не подохнет, – мрачно резюмировал Гоша.

Он передвинул какой-то рычажок, и кошка начала протяжно мяукать.

– Имитация сексуальной недостаточности, – пояснила аспирантка.

– Кота зовет, – перевел Гоша.

Эта кошка была сущей находкой для Дарова. Я уже предвкушал его удовольствие. Такой кошкой можно заполнить полчаса экранного времени. Повинуясь импульсам тока, кошка танцевала, зевала, умывалась лапками и виляла хвостом, как собака. «Зрители будут в восторге», – подумал я.

Прямо из университета я помчался в библиотеку. Там я набрал книг по нейрофизиологии и углубился в чтение. Сеченов, Павлов, памятник собаке… Памятника кошке не было, но, судя по всему, скоро будет.

Через три дня я принес профессору сценарий для просмотра. Максим Трофимович опять спихнул меня аспирантке. Она взяла сценарий и принялась читать его в той же лаборатории. На столе стояла совсем другая кошка. Ту, первую, следовательно, уже угробили.

Галина Михайловна прочитала половину, но тут вошел Гоша.

– Сдатчики пришли, – объявил он.

Сразу вслед за Гошей в лабораторию ввалилась толпа сдатчиков. Они принесли новую партию кошек для научных исследований. Впереди всех шел сдатчик-профессионал с мешком. Мешок шевелился и издавал неприятные звуки. Следом шли два пионера, каждый из которых тащил по кошке в авоське. Кошки образовали с авоськами живописные клубки, откуда торчало по хвосту. Гоша надел кожаные перчатки и принялся извлекать кошек из мешка профессионала. Там их оказалось семь штук.