Дитя Ковчега
Шрифт:
– Он мертв, – выпалил я.
В ее глазах тут же набухли слезы:
– Ой, мне так жаль! – пролепетала она, коснувшись моего плеча. – Как вы… его потеряли?
– Я его убил, – отрезал я, вспомнив Жизель. – Мне можно. Я ветеринар.
Это отправило ее в нокаут.
Граф Пото играл в лото…
Прежде чем уехать на паровозе на север, я воздал молитву на платформе: Господи, пусть я гонюсь за химерой. Пока мы, пыхтя, останавливались в каждом маленьком городишке по дороге в Лондон, я веселил себя скороговорками как мог, и читал названия населенных пунктов: Снэйлз-Рамп,
В бок меня все время толкали локтем – женщина вязала странную пару рейтуз для сына. Она сообщила мне, что он танцует в труппе. Передняя ластовица была размером с торбу.
– Он настоящий мужчина, – сказала она, прочитав мои мысли, и рассмеялась.
Я из вежливости посмеялся вместе с ней, но смех прозвучал фальшиво. Если только мужской орган и нужен, то я тоже человек.
– А что делает человека человеком и мужчиной, мадам? – неожиданно спросил я.
– По мне, хватит, если он воспитанный джентльмен, – отозвалась она; на лице ее вдруг проступила усталость. – Говорит «пожалуйста» и «спасибо» и, если понадобится, пожертвует жизнью ради спасения другого.
Некоторое время я, погрузившись в раздумья, чесал блошиные укусы.
Когда я рассказал свою историю Киннонудве ночи назад, он поставил мне диагноз «помешательство» и прописал сперва горькую соль, [126] затем касторовое масло, затем опий. И теперь, пока паровоз пыхтел по равнинам Нортумберленда, направляясь на юг, я чувствовал, как действие трех лекарств заканчивается, и сердце сжимается от предательского беспокойства.
Нортонз-Криг, Уипперби, Бриль. Чем дальше мы продвигались на юг, тем выше становились деревья и пышнее растительность. На полчаса мы остановились в Нобб-он-Хамбер, где показалось солнце, озарив вагон лучами нежданного чуда, и женщина с вязанием предложила мне кусок цыплячьего бедра. Я вежливо отказался. Я ослаб от голода, пояснил я, но должен сегодня поголодать из-за моего червя. И тут она заметила на мне под шарфом неподобающий воротничок священника и принялась извиняться за необдуманное упоминание «штуковины» сына.
126
Горькая соль – слабительное средство.
– Ничего страшного, мадам, – пасторским голосом ответствовал я. – Материнская гордость – благая вещь.
– Он танцует «Лебединое озеро» в Королевском Балете, – С облегчением добавила она, радуясь, что я не огорчился. Прямая и обратная петля. – Не лебедя, одну из прочих птиц.
Коростеля? Баклана? Серебристую чайку? – задумался я, вспоминая морских птиц, круживших в небесах Тандер-Спита, и Иареда, [127] моего почтового голубя, который сейчас дремал в клетке, прикрытой тряпицей. Я больше склонен доверять робкой птице, чем дешевой почте.
127
Иаред – библейский персонаж, прапраправнук Адама (Быт. 5:3 – 15).
Фибз-Уош, Краутерли, Аксельхонч. Я спал урывками и прогнулся обезумевший, вспоминая о своей ужасной цели.
– Все порядке, мой дорогой? – вдруг спросила женщина возле Глэдмаута,
Я промолчал и лишь укутался плотнее в сюртук, словно в раковину.
Наконец, Лондон: станция Святого Панкраса; поезд изверг меня, и я оказался на платформе, вертя на шнурке ракушку. Это успокаивает, подумал я, когда все время на шее носишь океан. Наверное, Томми знал, когда дарил мне раковину, как я буду скучать по шуму прибоя. Теперь я никуда не пойду без моей драгоценной ракушки.
Я приложил ее к уху. Шшш, Шшш.
Но, простояв минуту, я сдался и сунул ракушку обратно в тепло моего сюртука, рядом с флягой в форме распятия.
На платформе царило столпотворение. Сердце мое разрывалось.
– Забудь об этой чепухе, – настаивал Киннон, наливая мне снова касторки. После того как разбилась склянка, он отвел меня к себе в комнаты, и я предъявил ему доказательство – мои ступни.
Никогда еще, подумал я, когда мы вдвоем их рассматривали, не выглядели они волосатее и уродливее.
– Тебе нужен отдых. И сон, – постановил Киннон.
Он заблуждался. Я усвоил урок. Мне нужна была правда.
Не могу, запротестовал я.
Но сделаю, отозвался кто-то внутри.
Иареда я оставил в почтовой голубятне на станции, сказав, что вернусь через неделю – отправить письмо на север.
В Паддингтоне я отыскал пансион; женщина, которая им заправляла, явно шестым чувством улавливала финансы жильцов – она меня сразу предупредила, что всегда требует деньги вперед. Комната оказалась грязной и унылой – не чета моему уютному холостяцкому жилищу в Ханчберге, где кухню наполняло материнское тепло миссис Фуни и запах мака и пекущегося хлеба.
Я уснул, засунув вату в одно ухо и приложив ракушку к другому. А на следующий день обнаружил на голени клеща. Клеща я сжег, но его головка осталась в коже.
– И больше никаких криков во сне! – заявила хозяйка наутро, пропуская мимо ушей мое замечание про паразита. В отличие от пышногрудой миссис Фуни, ее торс, затянутый корсажем, был плоским и твердым, словно панцирь жука, а глаза – зелеными бусинками недоверия. – Здесь вам не Бедлам.
Да, здесь располагался другой маленький Ад. Я заплатил женщине за следующую ночь, и она занесла пометку в гроссбух. Впрочем, я знал, что не один кричу по ночам. Пастор Фелпс всегда повторял, что Лондон – город, где молодые провинциалы быстро сходят с ума.
– Или куда бегут, уже лишившись рассудка, – мрачно добавлял он.
Я нашел маленькую кофейню в бельведере в Регентс-парке и уселся там, впитывая все это: заключаемые сделки, филантропию, публичные дома, имперское хвастовство. В конце концов, затосковав по океану, я побрел к докам – но там плескалась незнакомая мне вода. Я видел много кораблей в море, с надутыми ветром парусами, но здесь узрел выброшенные на берег создания – их огромные корпуса трескались от солнца, их души были скованы сходнями, тачками и канатами.
Когда я на следующее утро вышел из пансиона, ко мне присоединился еще один жилец; он представился Хайксом. Вместе мы прогулялись до Регентс-парка и моей кофейни в бельведере, и там он выслушал мой путевой рассказ.
– Вы чем-то взволнованы, – заметил он, разглядывая меня.
– Ничего особенного, – ответил я.
– Вот. – И он предложил мне бренди из своей фляги, не догадываясь, что я ношу в пустом распятии. – Выпейте, – посоветовал он. – А потом сделайте то, зачем сюда приехали.