Дитя мрака
Шрифт:
Почти как обыкновенные дети.
— Им надежнее друг с другом. Неужели непонятно? Они как семья. А разделять семью… у нас будут проблемы.
Она смотрела на инспектора, молодого, по-прежнему дружелюбного. Он слушал. В куртке, в джинсах, с папкой на коленях, слушал, а она продолжала:
— Нам ведь придется их допрашивать. А они не будут говорить с людьми, которым не доверяют.
Недостает кусочков плоти.
Она не думала о том, кто перед ней. Не думала ни о том, что перед ней человек, ни даже о том, что
Только об этом.
О кусочках плоти, что были на месте этой ямы возле скулы.
Впоследствии она решит, что реакция была странная. Ведь она знала женщину на каталке, тело, лежавшее посреди одной из прозекторских, в лаборатории судмедэкспертизы. Но сейчас плоть — единственная мысль, которая заполонила ее, единственное слово, которое вертелось в мозгу.
Эверт Гренс смотрел на начальницу службы безопасности.
Он уже понял. Ей незачем что-то говорить. Такое выражение лица, он видел его раньше, всегда в этой комнате, при встрече со смертью, которая совсем рядом, как огромная пустота.
— Это она.
Гренс стоял по другую сторону. Шагнул вперед, попытался поймать ее взгляд.
— Нам некуда спешить. Смотри сколько надо. Ты должна быть совершенно уверена.
Кожа чуть вздувшаяся, белая, местами серая и даже синеватая. Как человек может так измениться за несколько суток? Каждый день они встречались в коридорах страховой кассы, всегда улыбка, короткий разговор о том о сем. Ей вспомнились первые годы, когда они проводили вместе целые вечера, семейные обеды, вечер накануне Иванова дня на площади перед замком Тюресё. Потом все как-то прекратилось, она не помнила почему, так часто бывает в нынешней бурной жизни.
— Я уверена.
— Лиз Педерсен?
— Да.
Гренс кивнул Людвигу Эрфорсу, который ждал поодаль:
— Она опознана. Остальное я хотел бы узнать от тебя, и поскорее.
Свен Сундквист сидел на стуле в тесной передней лаборатории судмедэкспертизы. Он всегда там дожидался, на расстоянии от смерти. Гренс передал ему начальницу службы безопасности, велел провести дополнительный допрос в кабинете Эрфорса, а сам снова вернулся в прозекторскую, к безжизненному телу.
— На теле тридцать три колотые раны.
Судмедэксперт положил на ноги мертвой женщины два листа бумаги формата А-4. Машинописные заметки. Эверт Гренс видел на столе у Эрфорса этот допотопный агрегат, похоже его собственный.
— Двенадцать из них смертельны, каждая в отдельности. Пробиты сердце, легкие, печень. — Людвиг Эрфорс оставил протокол вскрытия, склонился над телом. — Удары нанесены длинным колющим лезвием. Глубина ран различна. Преступник менял силу удара. Но и жертва сопротивлялась.
Четырнадцать ран на обоих плечах. Она защищалась, сначала стоя, потом лежа.
Глубина ран различна.
— Продолжай.
— Ты хочешь, чтобы я строил догадки?
— Да.
Эрфорс вздохнул. Он был педантом и не любил говорить о том, в чем сомневался.
— Учитывая вероятную схему действий преступника, я полагаю, Эверт, что сначала он наносил поверхностные удары, а под конец — глубокие. Поэтому я полагаю, что он находился в состоянии аффекта. Бил
Судмедэксперт откинул простыню, которая закрывала живот и грудь трупа. Гренс напрасно искал нетронутый участок. Женщина была сплошь искромсана.
— Сила, Эверт, в предположительно заключительных атаках… она просто нечеловеческая.
Эверт Гренс всматривался… удар, еще удар и еще. В общей сложности сорок три раза.
— Колющее лезвие, говоришь?
— Длинный узкий нож. С зазубренным острием. Предположительно обыкновенный кухонный нож.
Большинство преступников, использующих нож, страдают психическими нарушениями. Гренс это знал. Кое-кто стремился оценивать такие случаи статистически, составляя длинные колонки таблиц. Он в этом не нуждался. Всю жизнь ловил психов и знал, что ножи и психическая слабость по какой-то причине связаны между собой.
— Ты же видишь, как она выглядит.
Эверт Гренс отступил назад и собрался уйти, но Эрфорс вовсе не думал заканчивать разговор. Стоял рядом с трупом, медленно провел над ним рукой, от ног к голове:
— Видишь?
— Да.
— Живого места нет.
— Верно.
Судмедэксперт секунду подождал, потом снова прикрыл искромсанное тело простыней.
— Мне доводилось вскрывать детей, подростков, женщин, мужчин. И я давно перестал испытывать эмоции… — Он повернулся к Гренсу: — Но редко когда видел такое… исступление. Такую злобу. Ищи психически больного, Эверт. Или… ненавидящего.
Марианна Херманссон удостоверилась, что мигалка включена, бросила взгляд в зеркало заднего вида и свернула с шоссе Е-18. От Крунуберга до Арланды она доехала за девятнадцать минут.
— Все хорошо? — Она сбавила скорость и обернулась: — Правда?
Девочка, которой Марианна отдала свою единственную зимнюю куртку, сидела на заднем сиденье. С шестимесячным ребенком на коленях.
— Да.
Через три часа после того, как объявили общенациональный розыск, патруль из Арланды обнаружил автобус, в точности соответствующий описанию, на одной из автостоянок аэропорта. Херманссон покинула инспектора, толковавшего о разделении группы, и прошла к бассейну. Сначала Надя разговаривать не желала, но потом через силу выслушала и поняла, что от нее требуется и куда Марианна Херманссон ее повезет, если она хочет, с сыном. Они вместе прошли в кабинет Херманссон, подобрали одежду, защищающую от январского мороза, потом сходили на склад и по заявке, подписанной Эвертом Гренсом, получили детскую коляску. Расследование продолжилось на автостоянке крупнейшего аэропорта Швеции. Херманссон нужны были глаза девочки, ее описания, свидетельства.
— Тебе помочь?
Марианна Херманссон кивнула на сложенную детскую коляску в багажнике. С виду совсем новая, колеса почти не стерты. Бирка с инвентарным номером на резинке вокруг ручки.
— Да.
Она никогда не пользовалась коляской.
Ее сыну было шесть месяцев, а она понятия не имела, что отнюдь не обязательно все время таскать его на руках.
Полиция аэропорта поджидала у ограды автостоянки, двое полицейских поздоровались и провели их на несколько сотен метров в глубь огороженной площадки.