Дитя пламени
Шрифт:
В тот момент Ханна поняла, что Боян выделил ее среди других женщин. Принц смотрел на нее так, словно сам готов был броситься к ней. Он улыбнулся и начал задумчиво подкручивать кончики своих длинных усов. Унгриец подозвал брата Брешиуса и что-то сказал ему, понизив голос.
— Прошу вас, ваша светлость, — произнес Брешиус. — Принц Боян просит наказать лорда Уичмана так, как вы пожелаете, после того, как закончится война.
Альберада холодно взглянула на него.
— В таком случае, как принц Боян предлагает защитить моих служанок от насилия и назойливости?
Боян
— В городе много блудниц. За это я сам заплачу.
— Искупать грех, множа его?
Он пожал плечами.
— Чтобы бороться с куманами, мне нужны солдаты.
— Бороться с куманами, — начал Уичман, гордясь собой, как это делают пьяные молодые люди, думающие только о себе. — Мне нужно…
— Вы молоды и глупы. — Боян резко толкнул его, чтобы тот замолчал. — Но вы хорошо сражаетесь. Поэтому вы нужны мне сейчас, иначе я выбросил бы вас на растерзание волкам.
Раздался пронзительный, раздражающий смех Уичмана.
— Если я вам так нужен, мой принц, — произнес он медленно, растягивая слова, — тогда я сам назначу цену, надеюсь, оплачена она будет вдесятеро. — Он сделал неприличный жест в сторону сидящих служанок.
Боян двигался очень быстро для человека, которого только что подняли с постели. Он ловко взял Уичмана в захват и крепко держал его. Уичман был выше него, да и моложе Бояна, но на стороне унгрийского принца были праведный гнев и истинная власть; он командовал целыми армиями и пережил бесчисленное количество сражений. Крепкому лорду осталось жить столько, сколько принц пожелал бы этого, и Уичман это знал.
— Никогда не смей бросать мне вызов, парень, — мягко произнес Боян, — я избавляюсь от собак, если они мочатся мне на ноги. Я знаю, где найти невольничий рынок, там с радостью возьмут такого, как ты. И я не боюсь гнева твоей матери.
На лицо Уичмана набежала тень. В устах любого другого человека эти слова звучали, бы как хвастовство, но, сказанные Бояном, они обжигали.
— В бараки. — Боян отпустил Уичмана. Унгрийцы сопровождали лорда и его товарищей.
— Я не одобряю вашего решения, — произнесла Альберада, — эти люди должны быть наказаны и выдворены из города.
— Они нужны мне, — ответил Боян, — так же как вам и вашему городу.
— Получается, что война порождает зло, принц Боян, потому что и хорошее, и плохое достигается дурными путями. Разбрасывают семена зла, из которых произрастают злые дела, управляемые отчаянием или, как это называется, необходимостью.
— Мне нечего вам возразить, ваша светлость. Я всего лишь человек, а не святой.
— Очевидно, среди нас нет святых, — ответила Альберада с укором в голосе. — Будь мы все святые, не было бы войны, только борьба против язычников и еретиков.
— Все же не война первопричина наших грехов, ваша светлость, — вставил Брешиус. — Я бы не согласился, что война породила зло Уичмана, скорее это несдержанность его натуры. Не каждый человек поступил бы так. Большинство солдат, прибывших сегодня, так себя не вели.
— Я не единственный здесь грешник, — внезапно возразил Уичман. Он был так возмущен, будто его обвиняли в преступлении, которого он не совершал. — Почему
Раздался гневный свист Бояна.
О Господи, Боян все знал. Как Ханна могла думать, что такой наблюдательный командир, как Боян, не догадывался о происходящем в рядах его армии? Просто он решил не заострять на этом внимание, так же как и на выходке Уичмана. Все, что его волновало, это победа над куманами.
Учитывая настоящую ситуацию, Ханна не могла не восхититься его практичностью и рассудительностью.
— Что вы имеете в виду, Уичман? — Епископ Альберада стояла, слегка наклонив голову, что делало ее похожей на стервятника, рассматривающего, во что впиться сначала: в мягкий живот или беззащитное горло распростертого перед ним мертвого тела. — Каким грехом очернил себя молодой Эккехард?
— Ересью, — ответил Уичман.
Казалось, будто Лиат медленно шла внутри прекрасной жемчужины. Жар Луны затуманивал ее зрение, вещество было молочного цвета, светлое, как воздух, но настолько густое, что когда она вытягивала руку вперед, едва могла различить кольцо с лазуритом — ее путеводную звезду, — которое Алан подарил ей когда-то. Но она прекрасно слышала, что происходит вокруг. Ее слух уловил легкий шорох движения, скрытого в жемчужном эфире, который окутывал ее со всех сторон. Земная твердь, хотя, конечно, она не шла по тому, что могло напоминать землю, казалась достаточно устойчивой, покатая тропинка подобно серебряной ленте вела ее по спирали все выше и выше.
Она не знала, чего ожидать, но этот перламутровый свет, это море пустоты, казалось, предвещали что-то печальное. Невдалеке мерцали едва заметные волны, словно иллюзорные завесы, трепещущие от неуловимого ветра. Она ступила за ворота только для того, чтобы оказаться внутри самой Луны?
Перед ней мелькнула чья-то фигура, так близко, что ее волосы коснулись лица Лиат, пощекотав губы. Но тут же растворилась в эфире. Спустя мгновение или вечность появилась вторая фигура, потом третья, вспышки из прошлого. Как вдруг их обладатели, туманные формы которых были изменчивы, словно вода, начали метаться и скользить перед ней подобно маленьким рыбкам.
Они танцевали.
Тогда она смогла узнать их: это были братья Джерны, более блестящие, не такие бледные; некоторые из дэймонов, заключенные Анной в тюрьму в Берне, чтобы стать ее слугами, без сомнения, прибыли из лунной сферы.
Они были удивительно прекрасны.
Очарованная, восхищенная, она остановилась, залюбовавшись ими. Размеренные движения пульсировали сквозь эфир. Была ли это музыка сфер? Стремительно пронеслись яркие тона Эрекес и богатой мелодии Соморхас. Великолепие Солнца звучало подобно сонму тысяч рогов и отражалось нежными переливами арфы, знаменующими постоянные переходы Луны, нарастание и убывание. Джеду разразился смелым военным ритмом. Мок подал голос величественной мелодией, неторопливой и серьезной, а мудрый Атурна ответил густым басом, лежащим в основе всего остального.