Дитя среди чужих
Шрифт:
Он хорошо помнит, как лицо матери становилось все более и более тусклым. Теперь кричала она, ее бледнеющее лицо превратилось в маску ужаса, которую Генри не забудет никогда в жизни.
Раздались громкие крики, и что-то вонзилось ему в ногу. Грубые руки прошлись по тому месту, куда его ужалили, и стало очень больно, но он как бы отделялся от боли, от рук, от голосов. От ужаса его матери.
Позже он очнулся в медпункте, рядом с ним сидели родители. В палате находилось около дюжины человек, разные врачи и медсестры. Генри думал, что некоторые
Они улыбнулись, когда он открыл глаза.
– С возвращением, Генри,– сказал мужчина, и Генри улыбнулся и протянул руку, чтобы коснуться его лица.
Когда его посадили в машину скорой помощи, чтобы отвезти в настоящую больницу («На всякий случай»,– сказал ему мужчина в бейсболке), он узнал, что его ужалила медоносная пчела. И что у него – как и у многих людей – была аллергия на их яд. В последующие недели он многое узнал о лекарствах и уколах от аллергии (к своему большому разочарованию), но быстро восстановился и с того дня в зоопарке, у вольера пингвинов, никогда не имел с этим проблем. Честно говоря, он почти забыл о своей аллергии на пчелиный яд, о том, что один маленький укус может убить его, если не делать ежегодные прививки. Из-за всего остального, что случилось в его короткой жизни, конкретно эта деталь почти полностью вылетела из головы.
До этого момента.
Его взгляд скользит к двери и тонкой щелке, проходящей под ней, и он знает, что там увидит.
Одинокая оса – длинная и уродливая – с любопытством проползает через щель и беззаботно забредает в комнату Генри.
Генри медленно подходит к своей кровати и обхватывает пальцами одно из колючих зеленых одеял, не сводя глаз со своего посетителя.
УХОДИ!
Усики осы поднимаются вместе с черноглазой головой, подергиваясь, как у нюхающей собаки. Затем она поворачивается, заползает обратно под дверь и скрывается из виду.
Генри бежит к двери, тяжело дыша и не осознавая, что хнычет, пока засовывает одеяло в щель под дверью, как можно надежнее ее закрывая.
И тогда он вспоминает свой сон.
Предупреждение.
Он помнит и знает, что последует.
7
Лиам глотает пригоревший кофе и пытается сосредоточить внимание на первой странице газеты. Сидя здесь, в косых лучах утреннего солнца, с жестяной чашкой относительно горячего кофе в одной руке и газетой в другой, он чувствует себя почти человеком. Почти нормальным. Словно он какой-то обычный Джо, сидит у себя на кухне в погожую субботу, ожидая, когда проснутся дети и потребуют вафель или панкейков, и он неохотно делает им одолжение, потому что жена убежала рано утром на занятия по йоге или еще куда.
Он рассеянно гадает, не завела ли интрижку его выдуманная пассия. От нее пахло одеколоном, когда она вчера поздно вечером вернулась домой после «вечера с клиентом»? Может, владелец паба просто нанес кучу лосьона после бритья и поцеловал ее в обе щеки или положил руку ей на плечо, когда разносил пинты, коктейли или что там еще, черт возьми, пила его несуществующая жена в полночь во время чертовой рабочей встречи…
– Что за херня?
Лиам стряхивает свои мысли, отхлебывает
Ему пофиг на выражение лица Джима, и он надеется, что все можно списать на дерьмовый кофе, который он сварил.
– Что «что»?
Джим медленно подходит к столу, поднимает гигантскую лапу, вытягивает длинный мясистый палец и тычет кончиком в первую полосу «Сан-Диего Юнион-Трибьюн».
– Что… на хрен… это такое?
Лиам опускает взгляд на газету, на большой палец Джима, тычущий в улыбающееся морщинистое лицо Рейгана, и обдумывает вопрос.
Затем приходит осознание. Черт.
– Видимо, они остановились,– тупо отвечает он.
Губы Джима сжимаются в полосу, его глаза наливаются кровью вокруг угольной радужки.
– Джим… стой…
– Грег! Дженни! На кухню! Живо! – Джим бьет кулаком по столу.– Живо, черт вас дери!
Лиам встает со стула и отходит от газеты, как будто она сделана из ядовитого плюща. Когда он проходит вглубь кухни, немного позади Джима, раздается звук, который он едва может разобрать. Сначала он думает, что это нервы, пульсирующая кровь гудит в мозгу. Но нет. Это что-то другое.
Несмотря на то, что его не звали, первым входит Пит, его черные волосы спутаны на затылке, тонкая футболка натянута на жилистое тело. Мешковатые спортивные шорты и босые ноги придают ему мальчишеский вид, и впервые с момента встречи Лиам на мгновение задумывается, сколько Питу лет.
Прежде чем он успевает потратить хоть сколько-то времени на раздумья, Грег и Дженни, спотыкаясь, входят вместе. Дженни в одних трусах и обтягивающей, почти прозрачной майке, Грег без рубашки, но – слава Богу – по крайней мере в спортивных штанах и белых спортивных носках.
– Господи, чувак, горим, что ли? – спрашивает Грег, а затем замечает руку Джима, лежащую на газете. Сон уходит из глаз Грега, как будто его смахнули. Когда он начинает объяснять, Дженни закатывает глаза, поворачивается и выходит из комнаты.
– Ты куда пошла? – грубо требует Джим.
– Надеть хреновы штаны. Если на меня будут орать перед кучкой мужиков, я хочу быть одета.
«И, возможно, захватить свой нож»,– думает Лиам и смотрит на Джима, который, встречаясь с ним взглядом, очевидно думает о том же. Почти не отдавая в этом отчет, Лиам тянется за спину и кладет руку на ручку своего «Глока». Он почти небрежно облокачивается о дальнюю стену и ставит железную чашку с кофе на гниющий стол.
– Джим, слушай, чувак, тут ничего такого. Газета лежала на тротуаре, вот и все. И мы ее взяли.
– На тротуаре,– повторяет Джим.
Дженни возвращается, теперь в джинсах и фланелевой рубашке поверх майки-алкоголички.
– Господи, да что в этом такого? – недоумевает она.
– Вы где-то останавливались? – спрашивает Джим теперь спокойнее, возможно, предугадывая спор. Лиам наблюдает, как Дженни скрещивает руки на груди, пальцы ее правой руки болтаются в опасной близости от того места, где находится рукоятка ножа, готового вылететь из потайных ножен.