Дитя времени
Шрифт:
Из всех просмотренных за день портретов этот отличался наибольшей оригинальностью. Казалось, художник пытался изобразить на холсте то, на что у него не хватило мастерства. Ему не удалось передать выражения глаз — наиболее индивидуальной части лица. Художник не смог оживить тонкие губы, и рот казался деревянным и безжизненным. Лучше всего удалось передать структуру лица: волевые скулы, впалые щеки, подбородок — слишком выдающийся, чтобы подчеркнуть силу характера.
Грант медлил перевернуть карточку и посмотреть на подпись, желая получше рассмотреть лицо незнакомца. Судья? Воин? Принц? Человек, привыкший к власти и сознающий
Ричард Третий…
Так вот чей это портрет. Ричард III. Горбун. Чудовище из рассказов для детей. Погубитель невинных младенцев. Синоним злодейства.
Грант перевернул карточку и еще раз взглянул на лицо. Быть может, художник увидел в тех глазах и пытался передать взгляд человека, чем-то преследуемого?
Грант долго вглядывался в лицо Ричарда III, в необычные глаза. Они были продолговатые, близко посаженные, под слегка нахмуренными в беспокойстве бровями. В первый миг могло показаться, что Ричард пристально всматривается во что-то, но, приглядевшись, Грант понял, что взгляд скорее отвлеченный, почти рассеянный.
Когда Лилипутка пришла за подносом, Грант все еще изучал портрет. Ничего подобного ему прежде видеть не приходилось. По сравнению с этим лицом Джоконда казалась обычным плакатом.
Взглянув на нетронутую чашку, Лилипутка привычным жестом прикоснулась к еле теплому чайнику и надулась. Неужели ей больше нечего делать, как приносить чай, на который больной не обращает внимания? Грант подсунул ей портрет.
Что она о нем думает? Будь этот человек ее больным, какой диагноз она бы поставила?
— Печень, — сухо бросила Лилипутка и унесла поднос, нарочито громко стуча каблуками.
Но у хирурга, зашедшего в палату после нее, было другое мнение. После минутного изучения фотографии он изрек:
— Полиомиелит.
— Детский паралич? — переспросил Грант и внезапно вспомнил, что у Ричарда III и впрямь была сухая рука.
— Кто это? — спросил врач.
— Ричард Третий.
— Вот как? Очень занятно.
— Вы знаете, у него была сухая рука.
— В самом деле? Я этого не помню. Я думал, он был горбун.
— Верно.
— Помню только, что он родился со всеми зубами и живьем ел лягушек. Что ж, как ни странно, мой диагноз оказался совершенно правильным.
— Да, меня даже оторопь берет. А как вы догадались?
— Честно говоря, я не могу этого точно объяснить. Наверное, по выражению его лица. Такие бывают у детей-инвалидов. Если он родился горбатым, то, возможно, именно этим, а не болезнью объясняется такое выражение. Я вижу, художник не изобразил горба.
— Да, придворным художникам приходилось быть весьма тактичными в подобных случаях. Только со времен Кромвеля их стали просить рисовать
— По-моему, — промолвил хирург, задумчиво рассматривая шину на ноге Гранта, — Кромвель и положил начало тому снобизму наоборот, от которого мы страдаем до сих пор. «Я простой человек — и никакой ерунды». И никаких манер, изящества и благородства. — Он отвлеченно ущипнул большой палец на ноге Гранта. — В некоторых местах в Америке, как я слышал, политик может погубить свою карьеру, если на митинге станет выступать в пиджаке и при галстуке. Это считается чванством и высокомерием. А идеал — быть человеком из народа. Своим парнем. Выглядит совсем здоровым. — Последнее относилось к большому пальцу. Он снова сосредоточил свое внимание на портрете.
— Да, занятно вышло с полиомиелитом. Возможно, так оно и было на самом деле — отсюда и сухая рука. — Хирург не уходил и продолжал вглядываться в фотографию. — Да, очень интересно. Портрет убийцы. Он подходит по типу, как вы считаете?
— Типа убийцы не существует. Люди убивают по слишком различным причинам. Но ни по собственному опыту, ни по архивным делам я не могу вспомнить ни одного убийцу, похожего на него.
— Конечно, в своем классе он был вне конкуренции. И в средствах, очевидно, совершенно неразборчив.
— Да.
— Однажды я видел, как его играл Оливье. Само олицетворение зла. Он играл на грани гротеска, но не переступая ее.
— Когда я показывал вам портрет, — спросил Грант, — не сказав, кто на нем изображен, вам приходила в голову мысль о злодействе?
— Нет, — ответил хирург. — Я подумал о болезни.
— Странно, не правда ли? Я тоже ни разу не вспомнил о злодействе. Теперь же, когда я прочитал имя на обороте, у меня из головы не идут его преступления.
— Да, все это, конечно, совершенно субъективно. Ну что ж, я еще загляну в конце недели. Сейчас ничего не болит?
Когда врач ушел, Грант еще некоторое время озабоченно рассматривал портрет. Он был уязвлен тем, что принял одного из самых отпетых убийц в истории за судью, что допустил такой ляпсус и поместил предмет своего изучения в судейское кресло вместо скамьи подсудимых. И вдруг вспомнил, что портрет ему принесли как иллюстрацию к возможному расследованию.
Какая же загадка связана с Ричардом III?
И тут он вспомнил. Ричард убил двух мальчиков, своих племянников, но никто не знает как — они просто исчезли. Это случилось, если память ему не изменяет, когда Ричарда не было в Лондоне. Кажется, он послал кого-то, чтобы свершить это черное дело. Но тайна истинной участи детей так и осталась нераскрытой. Во времена Карла II в Тауэре обнаружили под какой-то лестницей два скелета. Их и посчитали останками юных принцев, хотя никаких доказательств не представили.
Просто удивительно, как мало исторических сведений оседает в голове даже после хорошего образования. Грант помнил о Ричарде III лишь то, что он был младшим братом Эдуарда IV; что Эдуард был красавцем-блондином шести футов росту и пользовался успехом у женщин, а Ричард был горбуном, который после смерти брата узурпировал трон у юного наследника и подстроил убийство самого наследника и его младшего брата, чтобы обезопасить себя на будущее. Еще Грант знал, что Ричард погиб в битве при Босворте, обещая отдать полцарства за коня, и что он был последним представителем своей династии. Последним Плантагенетом.