Дитя Всех святых. Цикламор

Намьяс Жан-Франсуа

Таким образом, граф Уорвик получил задание отправиться с надежными людьми за маленьким королем в Руан и доставить его по Сене в Париж. Что и было сделано к середине декабря. Церемонию назначили на воскресенье, 16 декабря.

Торжественный кортеж двинулся утром из Сен-Дени к собору Богоматери. Во главе шествовали церковные сановники: Луи Люксембургский, епископ Теруанский, брат тюремщика Девы Жана Люксембургского; затем Пьер Кошон, епископ Бове, ее судья и убийца; Генрих Бофорт, кардинал Англии; Уильям Алнвик, епископ Норвичский; Жак дю Шателье, епископ Парижский.

За ними следовала настоящая армия. Из страха перед восстанием или покушением юный Генрих был

окружен не менее чем двумя тысячами солдат! А поскольку он был к тому же малорослым даже для своего возраста, то его, восседающего на своем белом иноходце, практически невозможно было заметить среди всего этого полчища.

Затем ехали регент Франции Джон Бедфорд и его супруга Анна Бургундская; за ним следовали крупные английские вельможи, воевавшие во Франции, среди которых выделялись герцог Солсбери, графы Уорвик и Стаффорд… Бургундские и французские сеньоры вперемешку оказались в самом хвосте. Это был знак удивительного пренебрежения, о чем Бедфорд, хоть и ловкий политик, не подумал.

Вслед за менестрелями герольды везли символы королевской власти: горностаевую мантию и меч правосудия. По пятам за ними двигался целый отряд лучников, окружавших несчастного Гильома-Пастушка, которого собирались в ознаменование радостного события зашить в мешок и утопить в Сене. Он почти не был виден под опутывавшими его цепями. Время от времени слышался тонкий голосишко:

– Только не в мешок! Только не в мешок!

Эти мольбы вызывали дружный смех у окружающих.

В Ла-Шапеле, на полпути между Сен-Дени и Парижем, кортеж встретили власти столицы с купеческим старшиной и городскими советниками во главе, все в ярко-красном платье. Они держали расшитый лилиями золотой балдахин, которому предстояло осенять главу юного короля. Далее шли старшины различных парижских цехов, которым выпала честь посменно нести его: суконщики, бакалейщики, менялы, золотых дел мастера, скорняки, мехоторговцы, мясники. Члены Парламента и представители Университета тоже попали в окружение короля.

Кортеж вступил в Париж через ворота Сен-Дени, но, вместо того чтобы направиться прямо к острову Сите, сделал большой круг по столице – дабы каждый мог налюбоваться им в свое удовольствие. Согласно обычаю, на каждом перекрестке на помостах были устроены живые картины. Они изображали религиозные таинства и сценки на злобу дня, например герцога Бургундского, подносящего Францию в дар венценосному ребенку в затканной лилиями мантии. Тут и там были установлены фонтаны, изливающие гипокрас [18] , окрашенную и подслащенную воду.

18

Сладкое вино с добавлением корицы. (Прим. перев.)

Несмотря на все это, прием кортежу был оказан прохладный. Во-первых, потому что уже начались зимние холода, а из-за войны не хватало дров. Но главное, у всех создалось впечатление, что это вовсе не праздничное шествие, а проход неприятельской армии. Перед жителями Парижа шествовали английские церковники, английские военачальники, английские солдаты. Даже приверженцы Бедфорда из числа парижан были смущены такой демонстрацией силы…

Когда кортеж проходил перед дворцом Сент-Поль, каждый мог созерцать удивительную картину: королева-мать показалась в своем окне. Изабо Баварская, всеми забытая шестидесятилетняя старуха, надолго ставшая затворницей после бурной жизни, угрюмо взирала на шествие. Она была во вдовьем покрывале и

в черном платье, которое портной по глупости обузил, подчеркнув ее тучную бесформенную фигуру.

При виде Изабо юный Генрих VI, апатичный с самого начала церемонии, в первый раз отреагировал на происходящее. Сняв капюшон, он весело помахал им своей прародительнице.

И тут все увидели, как Изабо залилась слезами. Стоя в окне, она плакала, не останавливаясь, пока кортеж проходил мимо…

Лилит, замыкавшая шествие вместе с бургундской и французской знатью, смотрела, как рыдает Изабо. Изабо, любовница Адама в те времена, когда тот еще был мужчиной, и которая в благодарность сделала его сиром де Сомбреномом! Эти слезы тоже не предвещали ничего хорошего. Дурной знак. Старая королева поддалась угрызениям совести. Ослабела, как Адам и как весь народ Парижа, который почувствовал, что ветер меняется, и уже готов переметнуться на другую сторону.

Но слезы королевы-матери, вместо того чтобы обескуражить Лилит, подействовали на нее как удар хлыстом. Коли так, она будет сражаться вместо них всех! Прежде война между французами и англичанами была ей безразлична. Теперь с этим покончено. Лилит вступает в борьбу, а она – не кто-нибудь. Она – королева Ночи!..

Вскоре в соборе Богоматери состоялась коронационная месса. Ради такого случая собор украсили синими драпировками с вышитыми на них золотыми лилиями.

Однако пышное убранство не могло скрыть зияющих пустот, замеченных всеми действующими лицами. Папа не прислал своего легата. Архиепископ Санский, которому подчинялось Парижское епископство, тоже не приехал. Не присутствовал ни один из пэров Франции, как церковных, так и светских, начиная с герцога Бургундского. Пэров заменили герольдами с их гербами.

Впрочем, французской знати вообще было очень мало. К тому же ее, как и во время шествия, оттеснили в последние ряды. Генриха VI окружали одни только лорды.

Богослужение проводил Генри Бофорт, кардинал Англии, в обход епископа Парижского Жака дю Шателье, который и не пытался скрыть свое дурное настроение. Впрочем, особенно досадовать ему было не на что. Не только английский кардинал не имел права совершать это богослужение, но также и он сам. Ибо не в Париже короновались французские короли, хоть он и столица, а в Реймсе!

Нынешняя коронация – подделка, маскарад, и каждый здесь прекрасно сознавал это. Кардинал Бофорт мог сколько угодно произносить ритуальные формулы, ему не хватало главного: Святого Сосуда с освященным елеем для миропомазания королей Франции, доверенного монахам аббатства Сен-Реми папской буллой от 1179 года. Сосуда, который должен быть доставлен в собор под охраной четырех «заложников» верхом на конях.

Бедфорд старается напрасно: во Франции по-прежнему только один король. Церемония, состоявшаяся под сводами парижского собора, не только ничего не значит – она недалека от кощунства…

По крайней мере, каждый надеялся, что хоть обещанный пир удастся на славу, но вышло еще хуже! Огромная толпа набилась во дворец Сите, где было приготовлено угощение. Сначала случилась всеобщая давка под смех и радостные крики. Добравшись, наконец, до столов, все внезапно застыли в молчании.

В отличие от французов англичане придавали еде весьма небольшое значение. Они подали мясо, зажаренное еще в прошлый четверг, лишь разогрев его. Результат получился попросту тошнотворный. Даже больные приюта Отель-Дье, приглашенные из сострадания, – и те отказались прикоснуться к зловонному угощению. Толпа удалилась, ворча. Все, и буржуа, и простонародье, чувствовали себя оскорбленными, униженными.