Шрифт:
Редактору, соавтору и помощнице.
Ты сделала этот мир живым.
ГЛАВА 1
Все мужчины – шпайнце. Это как маленький ребенок, или слабый на голову взрослый – ничего плохого, вроде бы не хочет, а получается все вкривь и вкось. Мама не зря постоянно повторяет это. Конечно, когда отец ее не слышит. Потому что ему, наверное, было бы обидно об этом узнать – ведь он же ни в чем не виноват. Просто уж так повелось: родился мужчиной – смирись. Будешь пытаться доказать
Потихоньку вздохнув, Тельга подвигала бровями, потому что кусок мешковины, которым ей завязали глаза горе-провожатые, смотреть не мешал, но лицо натирал порядком. Почесать бы, но руки заняты – идущие рядом держат под локти, чтобы не упала. Сами бы не споткнулись в темноте.
– Диверт давно остался позади. Сейчас ты идешь по темной дороге, среди лесных зарослей. Вокруг в кустах светятся глаза диких тварей и только присутствие воинов Братства не дает им растерзать тебя…
Чей это там гнусавый голос? А, это жирный Вольц, сын пекаря. Научился бы нос вытирать, воин. Идет позади, сопит и шумно втягивает содержимое обратно в ноздри. Фу, сколько же можно – уже четверть часа слушать эти мерзкие звуки, прерываемые какой-нибудь очередной возвышенной ерундой, пока водят кругами по сенному двору. А вот, кажется, остановились. Ну, наконец-то!
Впереди скрипнули петли.
– Кого вы привели сюда, в наше тайное убежище, храбрые войны?
Это Гонцель. Его мать доит коров и отправляет молоко в Аверд. А еще она печет вкуснейшие булочки, мягкие и… ну вот, живот заурчал. Вспомнилось же некстати. Лучше слушать, что там у них происходит. Вон, Вольц снова швыркнул носом и вышел вперед.
– Хранитель врат, мы привели Тельгу, она желает присоединиться к нам!
– А доказала ли она свою преданность, принеся Братству дары?
– Да, Хранитель!
Еще бы не доказала – две горсти леденцов отсыпала, что отец купил в Хейране. Самой, между прочим, не досталось ни одного – все сожрали, стервятники.
– А доказала ли она свою готовность помогать непосвященным, исполнив перед ними благую песнь?
– Да, Хранитель!
«Тельга, почему ты плачешь? – спросил отец, когда она затянула перед ним весьма заунывный мотив со словами, которые нельзя произносить разборчиво, чтобы непосвященным ушам не открылись высшие тайны. – Дочка, у тебя живот болит? Или зуб ноет?» И целый день потом косился еще.
– А доказала ли она свою смелость, не убоявшись Чодов, приходящих в ночи?
Стоп, а это что еще такое?! Договорились же – две горсти леденцов вместо одной – и никаких чодов! Хотя, Вольц, кажется и сам в недоумении.
– Гонцель, ты чего? – в голосе жирдяя пропала всякая торжественность. – Она же маленькая еще! Как она на Болотах–то останется на ночь? Решили же: пусть конфет больше принесет – и хватит.
– Да я-то что? – через мешковину на глазах было видно, как стоящий перед воротами сарая Гонцель разводит руками. – Мне Пфаль сейчас сказал – ритуал соблюдать полностью.
Ах вот оно, в чем дело… Пфаль, значит, сказал.
Пфаль, сынок тарна – главы
Вчера вечером он прислал Шномца, своего старшего брата, носившего вполне заслуженное прозвище «Носолом» и исполняющего при нем роль телохранителя. Шномц, смущенно помявшись и с трудом подбирая слова, изложил личное требование братца: в благодарность за прием в Братство, Тельга должна будет прилюдно омыть ему ноги. Можно прямо в сапогах.
Вообще-то Шномц славный малый, перешагнувший недавно порог своего двенадцатилетия, и очень уважаемый всеми, кто его знает не только за свои широкие плечи и тяжелые кулаки, но и за здравость суждений. Но есть у него слабость – он считает, что его долг как старшего сына в семье, всегда и во всем заступаться за младшего брата. Даже тогда, когда считает, что он не прав.
– Понимаешь, Тельга, – говорил он, смущенно вертя в руках сорванную травинку, и избегая смотреть на опешившую от такого предложения , – он же все равно не уймется. Лучше раз сделать, как он просит – проще будет. А то он ведь может, что и похуже придумать, я-то его знаю. Ты же понимаешь – это просто игра…
Пользуясь тем, что на вечерней улице не было никого из взрослых, простыми словами, которые дети очень часто употребляют в разговорах между собой и не решаются произносить при родителях, Тельга объяснила Шномцу все, что имеет в мыслях по поводу его младшего брата и его самого, если он не может указать сопляку его место. Затем, развернувшись, она оставила его осмысливать сказанное. Честно говоря, она не думала, что после такого ей стоит думать о приеме, но сегодня к ней заявились представители Братства во главе с сопливым Вольцем, завязали глаза и повели на «посвящение». А Пфаль, выходит, вот что задумал.
– Если она слишком мала, для того, чтобы вступить в наши ряды – что мешает ей отказаться? – донеслось из закрытого сарая.
Створа ворот открылась, явив окружающим довольного Пфаля с горящим факелом в руке. Он нацепил на себя длиннющий для него старый застиранный плащ – вероятно вытащил отцовский из каких-нибудь сундуков. За спиной у него, как и положено верному телохранителю, маячил Шномц
Увидев огонь среди тюков с сеном, Тельга, забыв о церемонии (которая, судя по всему, и так пошла совсем не так как было задумано), сдернула с лица повязку.
– Эй, Пфаль! – Вольц, родителям которого и принадлежал сарай, увидев огонь, выпучил глаза. – Ты зачем факел-то зажег, шпайнце?! Сено кругом!
Малолетка посмотрел на него, изобразив на лице гордость и презрение. Затем он ткнул факелом вниз. Как всем показалось – в ближайшую связку. Но не успел никто перепугаться – раздалось шипение.
Оставив факел в скрытом за копной ведре с водой, Пфаль не спеша вышел на улицу. Вольц свирепо запыхтев, шагнул было к нему, но Шномц так на него посмотрел, что толстяк дальше остался пыхтеть, стоя на месте.