Диверсия Мухи
Шрифт:
Может быть, ей показалось, но качка стала меньше. И ветер ослабел. Точно, ослабел! Крен уменьшался. Опытная «баскетболистка» первой спрыгнула на палубу и кивнула Маше, мол, хватит, без нас обойдутся. Маша замотала головой. Она не могла разжать руки. «Баскетболистка» поняла и, подхватив ее за талию, помогла сойти на палубу. Руки все равно не разжимались.
– Свело, – заметила «баскетболистка» и стала растирать Машины окаменевшие кулаки.
В руках защекотались горячие иголочки. Маша по одному разжала пальцы. Ладони пекло и дергало. Судя по всему, с них слезла кожа, но рассмотреть в темноте Маша
Небо предрассветно серело; стали заметнее светящиеся барашки на волнах, а между небом и морем как будто вырезали широкую полосу и залили черной краской. Яхта подходила к обрывистому берегу.
Яркий свет вдруг полоснул по борту, по зарифленному парусу. Маша ослепла. Прожектор показался ей огромным, такими в кинохронике высвечивали вражеские самолеты в ночном небе. Чуть погодя второй прожектор вспыхнул по носу, проложив на воде блестящую дорожку. Когда темные круги у Маши в глазах растаяли, она сквозь прищуренные веки посмотрела на дорожку и увидела, что чем ближе к берегу, тем ниже волны. Приплыли. Бухта.
Прожектор вильнул, показывая на причальную стенку. Она была бесконечно длинной, как будто здесь швартовались супертанкеры. Гигантскими грибами торчали впаянные в бетон чугунные кнехты. Тихо ужасаясь, Маша прочитала большие полустертые буквы:
Таинственное братство казалось огромным и могущественным.
Глава VI ЯСНЕЕ, НО НЕ ЛЕГЧЕ
Комнатка была чуть побольше купе в вагоне. На ум сразу приходило монашеское слово «келья», тем более что в углу, как икона, висел портрет молодого улыбчивого корейца. Преподобный, конечно. Прочая обстановка навевала уныние: тумбочка, стенной шкаф, книжная полка с десятком брошюрок, отпечатанных на великолепной белейшей бумаге. Из-за этого к брошюркам не хотелось прикасаться. Все интересное издают на газетной бумаге, его и так прочтут. А белая идет на справочники, книжки для малышей и отстойные буклеты вроде «Всенародный Трехлетний Юбилей Надуйбанка».
Еще в келье имелась койка, одна штука. Это радовало.
Вчера Маша до последнего момента боялась, что ее подселят к сестрам. Очкастую и девочку, которая в шторм звала маму, засунули в натуральную казарму на восемь человек. «Баскетболистке» досталась комната на двоих с приехавшей раньше соседкой. Все у сестры-хозяйки учтено, все расписано: кого куда, кому положено вафельное полотенце, а кому и махрового не жалко. Маше выдали три махровых и купальную простыню. Она – шишка, прошла пятую ступень посвящения (знать бы, что это такое). На ее этаже тихо, больше половины комнат пустует, выбирай – не хочу. Маша и выбрала поближе к лестнице, удивив сестру-хозяйку. Та говорила:
«Шумно, шумно». Откуда ей знать, что шишка пятой ступени собирается в побег…
На тумбочке остывал мутный чай в стакане, накрытом двумя ванильными сухарями. Если это завтрак, то вызывающе скромный. Чувствуя во рту горечь вчерашней морской воды, Маша потянулась к питью и охнула от боли. Ее руки скрючились, как будто еще держали снасти, ободранная кожа схватилась коркой. Стоило распрямить пальцы, как эта корка полопалась и в разрывах выступила сукровица.
Пришлось брать стакан двумя руками, осторожно, как бомбу. Пальцы прилипали, оставляя на стекле розовые следы. Интересно, есть здесь врач? Должен быть – хозяйство у братства большое.
Уничтожая
Осенние ветры свистели поверху, а в коробке стояло лето. На причале, загорало человек сто братьев и сестер. Многие купались. В прогретой солнцем бухте вода была теплее, чем в море.
Под самым окном на палубе своей яхты одиноко сидел Петрович. Морской волк уже навел порядок после вчерашнего шторма и теперь поглядывал в бинокль на выход из бухты. Что там интересного?… Ага, катер, большой, белый. Он проплыл на малой скорости, не взволновав спокойное море, и скрылся за скалой. Хоть и далеко было, Маша рассмотрела огромные, во весь борт буквы: РО и еще какие-то. Предпоследняя могла быть и С, и О… Будем угадывать по букве или назовем слово? «РОЫСЕ», догадалась Маша.
Заграница.
Ничего сногсшибательного в этой новости не было. Маша еще вчера понимала, что просто так ходовые огни не выключают. Но все же на душе стало кисло. В России достаточно было бы выбраться из «обувной коробки» и позвонить Деду или прямо Николаю Ивановичу в Сочинское управление ФСБ. Через час-два за Машей приехали бы. А здесь даже телефонный звонок становился проблемой: на какие деньги звонить? Не говоря уже о том, что за границей погоны Деда и Николая Ивановича стоили не больше, чем рубли у Маши в кошельке. Даже меньше, рубли-то можно обменять на местные деньги…
Побег осложнялся, не успев начаться.
Еще одно неприятное открытие Маша сделала вчера, выбирая себе комнату: во всем доме на дверях не было ни замков, ни хотя бы простеньких задвижек. Между прочим, чай с сухарями появился, пока она спала. Здесь входили запросто, без стука…
Маша проверила свои маячки. Раздеваясь перед сном, она оставила на одежде незаметные для чужих приметы: завернутую складку, прилипший волос… Нет, ни к чему пальцем не прикоснулись. Новехонький паспорт в кармане плаща подмок и превратился в козью морду. Хотя надписи читались. Испорченный, но документ. Пистолет… На месте пистолет, лежит, кушать не просит. Надо почистить, а то заржавеет. И устроить где-нибудь тайник. Пока что Маша спрятала пистолет и паспорт под матрас, хорошо понимая, что, если будет обыск, туда сунутся в первую очередь.
Ключик никуда не делся, и желтый чемодан стоял у койки. Заглянуть? Маша вставила между косяком и дверью многострадальную кепку «Краснодарских авиалиний», навалилась и закрыла дверь туго-натуго. С первого тычка не откроют.
Брелок на ключике изображал солнце, каким его рисуют в книжках сказок – с глазами, носом и ртом. В солнечной физиономии угадывались черты преподобного. Волнуясь, Маша отперла замок, приподняла крышку… А вдруг бомба?!
Первым, что бросилось в глаза, был ярлычок Версаче на аккуратно сложенном жакете. В углу чемодана лежали босоножки или туфли, завернутые в фирменный пакет «Тати», тот самый, который Нина советовала сразу выбросить.