Дивное лето (сборник рассказов)
Шрифт:
Она кивнула. Я прошла в комнату, достала из шкафа чистое белье. Дождевые капли барабанили по стеклу, гроза, правда, утихла, но дождь, похоже, перешел в обложной. Завтра, пожалуй, и в сад не выйдешь. Ну ничего, достану шкатулку с фотографиями, и будем с ней разглядывать старые снимки. Найдем себе какое-нибудь занятие. Я постелила ей на диване; у простынь был чуть лежалый запах, его даже лавандой не отобьешь. Я распахнула окно, пусть комната проветрится на ночь.
— Эдит! — крикнула я. — Иди в комнату! Ты только взгляни, как цветы разрослись! — Я помнила, что прежде она очень любила цветы, а у меня ими всегда была комната заставлена: аспарагус, фикус, пальма, филодендрон, дерево жизни, кактусы разные — и на столе, и на специальной подставке, и даже на шкафу стояли, — Эдит, слышишь, что говорю?
Никакого ответа; я вышла в кухню. Наружная дверь была распахнута настежь и хлопала на сквозняке, ветром захлестывало
Потом уж я отступилась и дверь за собой захлопнула. Вода от порога растеклась по каменному полу. Я подтерла лужу тряпкой. Кошка с котенком, отталкивая друг друга, лезли мне под руку. Брысь, пошли! — шуганула я их тряпкой. Они отскочили в сторону, обиженные, улеглись у печки на козьей шкуре и стали вылизывать друг другу шерстку.
Когда я кончила вытирать пол, они уже спали, уютно прижавшись друг к дружке.
Я постояла еще какое-то время на кухне, подождала: вдруг да вернется Эдит.
И надеялась: сперва — что она вернется, потом — что ушла совсем.
Она не вернулась.
1972
Чужой на горе
Гляжу — стоит он у нас на дворе, в самом углу, там, где бы забору быть, только у нас его нету, тихонечко так стоит, не шелохнется, одна рука в кармане, другая плетью висит, будто простреленная, спиной ко мне стоит, левое плечо стволом ореха прикрыто, и одежда-то на нем серая такая, с корой сливается, к тому же смеркалось, ладно еще, глаз у меня острый, сразу его заприметила, хоть и стоял он как вкопанный, высматривал что-то там наверху среди деревьев и базальтовых скал, — в общем, я сразу смекнула, что он и есть тот самый человек. Кому и быть-то, как не ему. Я как раз от колодца возвращалась. Далековато это, да еще в гору, да с полным ведром, вот и запыхалась — тяжело нынче стало подниматься от колодца Банов к дому, однако тяжело не тяжело, а по воду ходить надо; мы-то, когда дом тут отстроили, стали было колодец бурить, потом и трубу ту испробовали, которую нужно только в землю вбить, и даже сквозь камни она проходит, а воды все нет и нет, так что бросили мы через месяц эту затею. Остался колодец Банов, там, у нижней дороги. Ну, только я его увидала, сразу поняла: он и есть тот самый человек. Увидала и будто к земле приросла, даром что на своем дворе, да и не стемнело еще, а только смеркалось, потому как осенью в такое ненастье смеркается рано. Вообще-то я женщина не робкого десятка, привыкла тут, на горе, не пугаться всякого захожего люда, только о нем, об этом-то, уж столько всякого наслышалась, что подумала: не ровен час, набросится еще на меня. Поставила я ведро на камни у края виноградника — так, чтоб погромче звякнуло, и гляжу, нет ли где под рукой доброго кола, на случай, если человек этот злодейство какое на уме держит.
Тут он повернулся, услыхал стук ведра-то.
Хотела я у него спросить, кого он ищет, хоть и знала, что искать тут ему некого, но все же так и подмывало спросить, да только не смогла я; обессилела вдруг, то ли от подъема, то ли с перепугу, бог знает, сердце колотилось, язык к нёбу прилип. Он повернулся, отступил чуть назад, за дерево, но потом перешагнул через выдавшийся из земли корень и подошел поближе. Лицо у него было не злое, худощавое, вроде как у деревенского учителя, смиренное такое лицо, ни бороды, ни усов, и волосы тоненькие, из-за них он мне еще беззащитнее показался, однако в повадке его я все-таки почуяла недоброе. Рука была все так же в кармане, будто там оружие какое, нож или еще что. Собаку нашу летом машиной задавило, тоже все бродяжила, только шкода и была на уме, занесла ее нелегкая на дорогу, вот и угодила под колеса, с тех пор живем без собаки. Потому, будь у нас собака, не ошивался бы он здесь так вот запросто. Стоим мы друг против друга, а я глазами на дверь кошу, может, он уже и замок взломал, и в дом наведался, а теперь вот меня дожидается — видел, наверное, что я к колодцу пошла. Дверь-то перед уходом я заперла, и ключ, тут он был у меня, в кармане передника; с тех пор как пошли разговоры, что этот тип слоняется у нас на виноградниках, я запирать стала, даже если вот так, на минутку, отлучаюсь. Говорят, после сбора винограда его частенько видели возле погребов, иногда он даже устраивался на ночлег в какой-нибудь давильне: есть тут на горе такие, что только стены да худая крыша остались — в них он и ночевал, а ел, что на земле найдет: орехи
Посмотрела я на дверь, вижу, не похоже, что он в ней ковырялся, вроде все так, как оставила. На корзину глянула с яблоками, что после обеда насобирала, стоит у стенки нетронутая, ну, думаю, не успел ты, мил друг, ничего! А что теперь-то мне с тобой делать? Может статься, не воровской он породы человек, а иной какой, может, другие грехи за ним водятся, вот и прячется, только ведь мне все равно, грешен он или нет, — порядочный человек не будет неделями по виноградникам шататься, по давильням рыскать да на ночь глядя в чужие дворы нос совать. А и сунет, так хоть скажет что. Этот же все молчит.
— Дайте напиться, — говорит он мне вдруг.
Я и не видала, чтоб он рот раскрыл, только голос услышала: такой был голос, будто не из-под ореха, а из ямы какой доносился. Ну, думаю, лукавый это человек, у него и голос недобрый.
— Кружки нет, — отвечаю я. И тоже вроде не своим голосом. Даже зло разобрало, что сама не своя из-за него сделалась. — Чего вам тут надо? — спрашиваю, уже обычным своим голосом.
— Ничего, — говорит, — мне бы только напиться.
— Колодец внизу, вон там.
— А эта дорога, что в гору, куда ведет?
Он кивнул на вершину холма, где лес. А то ты не знаешь, подумала я. Ведь тебе все здесь известно. Ты уж и там и сям побывал с тех пор, как шатаешься тут на виноградниках. Разве тебе то интересно, куда дорога ведет? Знаю я таких. Когда война была, солдаты сюда заходили, тоже все выведывали, а только не то вовсе, о чем спрашивали. Да и кроме солдат, и кроме тебя, довелось повидать людей, которые такие все вопросы задавали, что и ответов не слушали. Скорей бы уж сын вернулся, подумала я. Но сына ждать было еще рано. Даже если автобус, на котором обычно он приезжает, уже остановился там внизу, у корчмы на площади, то пока сын подымется наверх, это добрая четверть часа. К тому же грязно на склоне, скользко. А у этого и ботинки чистые. Где ж это он ходил, что и грязи к ним не пристало?
— Это базальтовый карьер там? — спрашивает он, все поглядывая на вершину.
— Там уже не карьер, — говорю ему.
— А что?
— Охотничий домик, — отвечаю. Едва я это сказала, тут же и спохватилась. В эту пору заезжих гостей там уже не бывает, только жена коменданта с двумя ребятишками. Одни они там. И домов нет поблизости, только каменное здание — охотничий домик то есть, больше ничего. А этот возьмет поднимется туда, да и прикончит их. Вон она какая щупленькая, эта жена коменданта Богара. И дети — одному три, другому семь.
— Собаки там, — говорю я ему. Хотя собак там нет. Не держат из-за гостей. Нехорошо, надо бы им несколько брехливых кобелей завести. Вон и мы без собаки остались. А сын, где он, может, еще и автобус не пришел? — Скоро сын придет, — говорю я, — он тут, по соседству. Никак он идет… — Я прислушалась, сделала вид, будто что-то услышала. Потом подняла ведро — не стоять же мне здесь до скончания века. — Уже идет, это его там шаги, — сказала и понесла воду к дому, а сама смотрю, что он будет делать. Он не делал ничего, все так же стоял под орехом.
— Так дадите напиться? — спросил он потом.
Я ничего не ответила, с оглядкой достала из передника ключ и отперла дверь, так, чтобы он не заметил, как ключ вставляется. Сын приладил на дверь второй замок, поставил его, чтобы в обратную сторону открывался, вот я и не хотела, чтобы этот человек видел, к чем тут хитрость. Но он, кажется, и не подглядывал. Прислонился к ореху, рука все еще в кармане, привалился к дереву, будто собирался навек там остаться. Ну, думаю, и хорошо: похоже, к охотничьему домику он пока не торопится. А лучше ему и вовсе туда не ходить. У меня хоть совесть будет чиста. Я ведь туда и подняться не смогла бы, чтобы предупредить. И никому в округе сообщить не успела бы. Ни соседям, ни в полицию, никуда. Пока я доберусь до кого-нибудь, он уже прикончит их там наверху. Что ему стоит прикончить немощную женщину с двумя мальцами. Дом-то, может, и не обворует, к тому времени и сын мой подоспеет, расправится с ним, да и людей позовет. Только ведь мертвым от этого какая утеха.