Дивные истории города Сударушкина
Шрифт:
Месяц пролетел, как день, другой месяц, как другой день, третий, как третий. Вот уж и полгода минуло.
Набралась Маруся храбрости, подступила к сестрицам-кружевницам с вопросом:
– Осенью вам, добрые барышни, обо мне вспомнить было недосуг, но зима тоже на убыль пошла… Заждался меня Сеня.
– Успеете, наплодите бедноту! – сказала средняя сестрица.
Маруся вздохнула – и к печке-матушке.
Отлетела весна. Вот уж скорая гостья – лето красное – с порога глядит на минувший праздник.
Пала в ноги сестрицам-кружевницам Маруся:
– Осень
– Плохо ли тебе в таком доме, неблагодарная! – рассердилась меньшая сестрица-мастерица. – Хочешь счастья – потрудись.
Трудилась Маруся, себя не жалеючи, а Рождество уж через неделю.
Пришла в горницу; встала перед хозяйками, а слов нет, такими горькими слезами зарыдала – слёзы пол прожгли.
– Замучила ты нас! – закричала на работницу средняя сестрица. – На пол погляди! Ишь какое безобразие! Убирайся! Будет тебе кружево.
От злобы мастерства у мастериц не убыло. Красотой прикрывали насылаемое несчастье, из худшего худа сплетали узоры.
С чего, казалось бы, злое в себе копить, на доброго человека глядя. Только ведь зло причину недолго ищет. Маруся – красавица, Сеня – молодец молодцом. Стало быть, и деток нарожают пригожих. Оба нищета и голытьба, а жить будут в счастье, в любви, в красоте. Сестрицы-кружевницы, зарабатывая деньги большие, старыми девами остались.
Не паутинку для Маруси – тенёту сплели. Узоры ядовитые прочили дюжину деток, да вся дюжина – уроды, каких свет не видывал.
Быть бы худу, но девочка Скраешку, когда сестрицы-мастерицы закончили работу для Маруси, по обычаю своему тоже руку приложила к узорам. Зубчики приплела. По всему кружеву.
Получила Маруся свой свадебный наряд, поглядела на красоту несказанную и расплакалась благодарными слезами:
– Спасибо вам, почтенные. Моя работа была проста. Ваша – вечная.
Ухмыльнулись сестрицы-мастерицы, отводя глаза от счастливой дуры.
А через год приехали к мастерицам Маруся и Сеня на тройке, привезли двойню показать. Мальчика и девочку. До того хороши детки: луна и солнце. За счастье благодарили. Оказывается, Сеню и Марусю за красоту их во дворец взяли. Сеню – дворецким, Марусю – в подруги княгине.
Сундук подарков мастерицам пожаловало счастливое семейство, а девочке Скраешку – куклу.
Долго сидели сестрицы-мастерицы, проводив гостей, уставясь в пол. Отметины слёз Марусиных разглядывали. И вдруг все три на девочку Скраешку воззрились.
– Твои зубчики спасли нас от гнева Господня. Вот тебе дом, вот тебе сундук и вот тебе крючок вязальный.
Тотчас поднялись и ушли из Сударушкина. Может, всё-таки от стыда.
Крючок, однако ж, в хорошие руки попал. Тот, кто у людей Скраешку, у Бога – в Красном углу, а сей угол – во главе самой жизни.
Свистулька,
Шило, да колодка, да моток дратвы – вот и всё, что оставил вдове сапожник. И ещё трёх сыновей. Ваню, Петю и Аристарха. Ребята погодки, старшему семь, младшему пять.
– Как же я их прокормлю-то?! – охнула вдова, и тотчас: тук-тук.
Старичок.
– Беру твоих ребят в ученье. Ученье моё – семь полных лет. Нынче они у тебя мальцы, а вернутся учёными молодцами.
Вдова от нечаянной радости даже не спросила, какому ремеслу собирается старичок обучать её родненьких. Благословила.
Когда в няньках да у чужой печи – жизни не видишь. Мигунья, сверкнёт – и нет её. Так и с годочками.
Пришла вдова с подённой работы поглядеть на свою избушку, а за столом все трое: Ваня, Петя и Аристарх.
В избе светло. На сыновьях белые рубахи. Посреди стола белый каравай, головка сахара и белые руки – Ванины, Петины и Аристарха.
– Здравствуй, матушка!
Сыновья встали, поклонились, подошли, ожидая поцелуя материнского. А матушка глядит на своих, на кровных, со страхом. Лицом те же, да очень уж смелые. И глазами, и обликом, и осанкою.
Снова сели ребята за стол, руки убрали и каждый выставил перед матушкой плод учёбы.
Ахнула матушка прегорестно, но про себя.
Возле старшего сына, Вани, – свистулька. Баран с красными рогами. Перед Петей – костяной рожок. У младшенького Аристарха на коленях балалайка.
Столько лет ушло на баловство. Но мать она ведь мать, огорчения не выказала, у бедного человека вся жизнь – огорчение.
Ребят покормить бы, а в доме ни горошины, сухаря завалящего и того нет.
Побежала матушка к хозяину, на которого работала.
– Заплати, господин, за труды мои. Дети с учёбы в дом воротились.
Хозяин и говорит:
– Ты у меня семь лет работала. Сговорились мы с тобой: плачу я тебе денежку в день. Денежка малость. Да ведь каждый день по денежке – сколько дней-то в году! А сколько денежек в семи годах? Считать мне не сосчитать. А как сосчитаю, да три раза пересчитаю, тогда и приходи – за расчётом.
– Господин, коли считать долго, дай мне мучицы, того, сего – обедом сыновей надобно накормить.
– Я тебе мучицы дам да того, да сего. А потом всё это вычесть придётся из твоего заработка. Сколько счетов-то! Нет, милая, пошла-ка ты прочь! Мне голова дороже. От таких расчётов одуреть не долго.
Заплакала женщина, а что поделаешь? Главное – детям слёз не показывать.
А ребята – вот они, у хозяйского крыльца матушку поджидают. Слёзы увидали, расспросили, что да как. Ваня и говорит: