Дивный новый мир. Фантастика, утопия и антиутопия писателей русской эмиграции первой половины XX века
Шрифт:
– Сколько она будет стоить?
– Я полагаю, около двухсот тысяч.
Из-под отекших век мистера Огара мелькнул в сторону Томаса ядовитый зеленый огонек.
Директор засмеялся.
– Вы мечтатель, мистер Гирн. Чтобы заменить старые машины новыми, нам нужно около полумиллиона. И к чему это, спрашивается? Пока еще рабочая сила сравнительно дешева.
– Да, но ведь эта машина делает невозможными несчастные случаи…
– Что-о?.. – спросил Огара. – Мой уважаемый сэр, я вам советую бросить
С этого дня Огара более не выносил Томаса и на каждом шагу старался причинить неприятности своему подчиненному.
Огара сильно раздражало сознание его собственного невежества и ограниченности в сравнении с Гирном.
И так Томасу Гирну не везло в течение долгих двенадцати лет.
Его характер сильно изменился. Он стал раздражительным, подозрительным и одиноким.
III. О смерти Зиласа, о сухом лете и об одном упрямом осле
В течение двенадцати лет, с тех пор как Томас Гирн покинул ферму и поступил на фабрику, он еще не имел возможности съездить в отпуск к Зиласу.
Подобное явление возможно только в Америке, где, как известно, личная жизнь и человеческие чувства совершенно подчинены работе и делу.
Томас не представлял исключения из этого общего правила.
Школа мистера Огара его основательно обработала.
Со времени своего приезда в город Томас превратился в аккуратного, молчаливого и всегда ровного человека, считавшего всякое проявление человеческого чувства роскошью.
В нем замерли все отголоски жизни, словно он с головой ушел в темный, бездонный колодец.
В нем продолжала жить только железная воля и приобретенная от дяди вера в «удачу».
В ожидании этой удачи Томас вставал ежедневно с точностью будильника и отправлялся на свою фабрику.
Строго гигиенический образ его жизни предохранял его от заболеваний и давал ему возможность в течение многих лет не пропустить ни одного рабочего часа.
Томас ждал удачи. Трудно сказать, как долго он ждал бы ее, если бы в один прекрасный день на его имя не пришла телеграмма:
«Томасу Гирну. Шталыптат. Я болен. Наверно, скоро умру. Если можешь, приезжай. Зилас».
Томас выхлопотал себе отпуск и уехал с первым скорым поездом.
Встреча дяди и племянника после стольких лет была очень своеобразна.
Томас посмотрел на высохшего старика, затерявшегося среди гор подушек и одеял на большой двухспальной кровати, и подумал:
– Зилас совсем как будто прежний. Только он еще больше высох. Но почему же он лежит в кровати?
Детские воспоминания Томаса рисовали ему Зиласа вечно подвижным, занятым, сосущим свою трубку.
Он еще никогда не видал своего дяди лежащим в кровати.
Зилас всегда вставал с рассветом, когда
Больной старик, в свою очередь, всматривался в лицо племянника и никак не мог узнать в этом корректном чиновнике с тонкими, всегда сжатыми губами, с серым лицом и глубоко впавшими глазами, спрятанными за большущими, в костяной оправе очками маленького Томаса.
Оба, как дядя, так и племянник, хотели сказать друг другу что-то важное и необходимое, о чем они оба так часто думали в течение этих долгих лет разлуки.
Но они не знали, как к этому приступить, и молчали.
За час до смерти, о близости которой Зилас догадался по шепоту Томаса и врача, старик, лежавший до этого лицом к стене, повернулся на другой бок и прохрипел:
– Мальчик, ты слышишь, мальчик?
– Я здесь, – ответил Томас.
– Мне кажется, скоро конец.
– Но, Зилас…
– Молчать, когда я говорю…
– Одним словом, все, что ты здесь видишь и кое-что, находящееся в банке, принадлежит тебе… Что ты говоришь?
– Я ничего не говорю.
– Хорошо. Значит, все, говорю я, принадлежит тебе и, быть может, ты вернешься? На ферме все-таки как будто лучше, чем в городе? А?
– Я подумаю.
– Подумай.
И Зилас умер.
Спустя час после похорон Томас уже не знал, куда девать остальное время отпуска.
Он пошел на птичий двор и не узнавал кур, не узнавал конюшни, где стояли лошади, которых он не мог вспомнить. И только в одном стойле Томас заметил осла, в котором он как будто узнал осленка Дицци, родившегося за три дня до его отъезда в город.
Томас Гирн решил оседлать осла и осмотреть полученную в наследство от Зил аса землю.
Дицци был самый обыкновенный осел. Его спокойные глаза смотрели серьезно и вдумчиво, они пропускали мимо себя всю сутолоку жизни и мечтали о вечно важном и истинном. На ногах шерсть у него была всклокочена, а местами его кожа была протерта седлом и упряжью. Грустно и покорно свисал его тоненький хвостик.
День был жаркий, каким полагается быть на юге июньскому дню. Так колыхался Гирн на ослике взад и вперед по сожженной солнцем дороге в течение целого часа.
Неожиданно налетел, словно сокол, ветер, и дорога швырнула, будто находя в этом наслаждение, в лицо Томасу Гирну пощечину из облака пыли.
Гирн пришпорил ослика каблуками, чтобы скорей выбраться из облака пыли.
Но, как известно, ослы, особенно надежные и солидные животные, обладают чисто человеческой чертой – упрямством.
К великому негодованию и против всяких ожиданий ездока, осел решил вдруг заупрямиться.
Дицци, будто прикованный, застыл на месте.
В этой борьбе двух упрямых голов Томас Гирн потерпел постыдное поражение.